Наталья Калинина - Прошлые страсти
— Ты думаешь, все зависит от Насти?
— От нее многое зависит. Он сделает так, как она захочет. Катька, он готов с Настеньки пылинки сдувать. Я своими глазами видела, как он это делал.
— Я тоже видела. Но это еще ничего не значит.
— А что тогда значит?
— Отцепись. — Катя чем-то раздосадована. — Это ты все наперед знаешь. А я… я ничего не знаю.
Лариса подходит к своей кровати, медленно и грациозно снимает за ширмой трусики, бусы, вынимает из волос шпильки и заколки.
— Вчера это чучело сделало из моего королевского ложа настоящую медвежью берлогу. Там и воняло как в берлоге: падалью и старым сундуком. Интересно, как его терпят в постели женщины?
Катя уже собрала брошенные Ларисой где попало вещи. Она держит их в руках, не зная, куда деть.
— От него очень даже сексуально пахнет. Сестра говорит, что в постели он компенсирует все остальные недостатки. Когда он перебрался на раскладушку в чулан, у них пошли скандалы.
— Чудаки. Все у вас шиворот-навыворот. Женятся на тех, кто до лампочки, чтоб насолить тем, кого любят. Детство какое-то. Дебильное детство.
Лариса залезает под одеяло и замирает в позе блаженного покоя.
— Ты права — в этом есть что-то дебильное, ущербное, какой-то утонченный, я бы даже сказала, изысканный садизм, мазохизм, декаданс. Может, мы устали от созидания. Руки опускаются. И ничего уже не хочется. Все в нас перегорело. Или воплотилось в бесплотную мечту, оторванную от реальности.
— Катька, помолчи: я думаю.
— Думай себе на здоровье. Только это все без толку.
— Я придумала!
Лариса вскакивает, задевает ширму. Та падает.
— И что же ты придумала? — ехидно спрашивает Катя.
— Я сама с ним…
Входит Анастасия. У нее в руках стеклянный баллон с молоком и две буханки хлеба.
— Будем ужинать, — говорит она. — Бог в лице Малаши послал нам свои щедрые дары.
Лариса ловко оборачивается простыней и подходит к столу. Все трое разламывают хлеб, пьют молоко.
— Кормилица ты наша. Утешительница. — Катя притворно всхлипывает. — Сегодня был такой длинный, одинокий и голодный день. Ты даже не представляешь — какой.
— Может, и представляю.
— Первый раз в жизни пью парное молоко. Нужно загадать желание. — Катя закрывает глаза, шепчет что-то, не переставая жевать, хлопает в ладоши. — Явись!
Входит Альберт. Все трое на какое-то мгновение пялятся на него в изумлении и разом покатываются со смеху.
— Три женщины. Сумерки. Запах парного молока и ночной фиалки. Входит Иоанн Креститель. — Альберт обращается к Анастасии. — Саломея, угости молоком и раздели со мной хлеб.
Анастасия наливает молоко в кружку, накрывает ее толстым ломтем хлеба и протягивает Альберту. Тот выпивает молоко в один прием.
— Бык, две коровы и телка, — говорит Лариса.
Альберт присаживается на корточки возле стола и жадно уплетает хлеб.
— Девичество. Одухотворенно бездуховная пора. Когда я встретил тебя, Анастасия, тебе было семнадцать. Ты была застенчива и совсем не развита физически и умственно. Зато духовно ты была на уровне какой-нибудь Терезы Гвиччиоли.
— Ничего себе — какой-нибудь. Ведь это была последняя любовь лорда Байрона, — замечает Катя.
Альберт открывает рот, чтобы сказать еще что-то, но тут появляется Николай Николаевич в высоких резиновых сапогах и тельняшке. На руке у него ярко-оранжевый спасательный круг.
— А это вам сувенир. В память о пребывании на нашей гостеприимной земле. — Он вручает круг Кате. — Повезете в Москву, повесите на самом видном месте. Чтоб в трудную минуту вспоминали о том, что у вас есть…
— Поехали, Николай Николаевич! — Анастасия вскакивает из-за стола и начинает суетиться, собирая вещи. — Будет что вспомнить зимой.
Лариса наблюдает за суетой с равнодушным презрением. Она лежит в своей кровати, положив на голову спасательный круг, о котором Катя забыла, поглощенная сборами.
Темно. Таинственно звездно. В углу, возле кровати Ларисы, горит свеча. Ширма стоит в изголовье, разделяя комнату на две части. На ширме изображен тигр, подкрадывающийся к беззаботно жующей банан обезьяне. Еще там много дыр. Лариса листает журнал, из которого выпадают фотографии. На одной из них юная Анастасия с яблоком, на другой — она же в обнимку с игрушечным тигром. Она очень похожа на теперешнюю Ларису. Но только с первого взгляда. У Анастасии более мягкие и расплывчатые черты лица.
Слышатся шаги за окном. Лариса поспешно гасит свечу. Кажется, будто звезды проникли в комнату и светятся под потолком. Скрипит дверь.
— Настя, Настенька! — слышится громкий мужской шепот.
Лариса роняет на пол журнал.
— Настенька, это ты?
— Да…
Мужчина шарит по стене в поисках выключателя. Щелкает им. Свет почему-то не загорается.
— Где ты?
— Я здесь.
Лариса уже справилась с волнением, и ее голос звучит уверенно. Мужчина, протянув руки, как слепой, идет на звук ее голоса.
— Ты одна?
— Одна.
Наконец мужчина подходит к кровати со стороны спинки.
— Я не вижу тебя. Я совсем ненадолго, Настенька. Не будь ребенком. Ну, где же ты?
— Я всегда с тобой. Всегда рядом.
— Всегда рядом, — в той же безнадежной тональности повторяет мужчина.
— Но вместе нам нельзя. И это потому, что мы слишком любим друг друга. Правда?
— И потому тоже.
— А еще почему, интересно?
— Ты сама все знаешь, Настенька. Где ты? Пошли к тебе в мансарду. Я так спешил!.. У нас совсем мало времени.
— Сначала скажи — почему еще.
— Я не могу ее бросить. Она погибнет без меня. А ты… ты сильная. К тому же я не позволю тебе стать моей рабыней.
— Может, я хочу этого?
— Ты этого не хочешь. Настенька, родная, пошли к тебе.
— Зачем?
— Я хочу тебя. Я очень тебя хочу.
— Мое тело? Только тело? А душу?
— Настенька, ведь мы с тобой давным-давно все выяснили. Я хочу тебя всю. Всю!
— Но почему же тогда ты отталкиваешь меня? Бросаешь? Живешь с той, которую не любишь?
— Я так рвался к тебе! Прошу тебя, оставим этот разговор. Я должен уехать первой «ракетой».
— Должен, долг, чувство долга… Как я презираю все это.
— Но ведь мы не свободны. Мы не можем пренебречь…
— Я свободна, слышишь? Я могу пренебречь всем на свете ради любви. И тебя я полюбила за то, что ты казался мне свободным среди всех этих жалких рабов. А ты… ты…
Голос Ларисы срывается. Внезапно вспыхивает свет. Лариса в ночной рубашке и с заплетенными в две косы волосами стоит на кровати лицом к Анатолию Васильевичу. По ее щекам текут слезы.
Анатолий Васильевич медленно опускает протянутые к ней руки и отходит к столу. Влетевший в окно порыв предгрозового ветра раскачивает абажур. По стенам мечутся тревожные тени.
