Наталья Калинина - Прошлые страсти
Катя сидит на кровати и листает какой-то старый журнал. Она все время вздыхает, что-то шепчет. Наконец встает, подходит к подножью лестницы в мансарду.
— Ау, Настек, ты там?
Ей никто не отвечает.
— Интересно, куда они все запропастились? Словно призраки — то вдруг исчезают, то снова невесть откуда возникают. Не дом, а какой-то замок с привидениями. А мне так хочется реальности, осязаемости бытия. Какой-то густой-густой материальности. Чтоб я могла кого-то потрогать. Чтоб меня тоже потрогали… — Закрывает глаза и неистово мотает головой. — Ненавижу! Ненавижу себя! За то, что меня никто не любит. Настю любят. Еще как. Сама видела. Она даже пальцем не успевает пошевельнуть, как все оказываются у ее ног. А она и не станет шевелить ради этого пальцем. А вот я, дура, липну как смола, досаждаю телефонными звонками, унижаюсь. — Катя расхаживает по комнате. — Ну где же они все?
Дверь с шумом распахивается, и на пороге появляется Лариса. Она разодета и накрашена в палитре неистового рока.
— Привет обществу в лице его самой верной представительницы. А где Настенька?
— А где ты, интересно, была? В Палермо?
— Нет. Всего лишь в славном городе Ростове.
— И что тебя туда понесло?
Лариса швыряет на стол сумку, садится на пол, вытягивает ноги.
— Глупый вопрос, заключающий в себе зерно глупого ответа. У меня в Ростове любовник.
— Ужасно остроумно. А меня почему с собой не взяла?
— Тебя не оказалось в списке. Как это у классика? «В списках не значится».
— Ну, и как провела время?
— С пользой для дела. То есть рационально. Вот только к автомату была страшная очередь.
— С кем говорила по телефону?
— С Москвой.
— С дедой-бабой?
— С какой стати? С посвященными.
— И во что они посвящены?
Лариса неопределенно хмыкает.
— У твоей матери, между прочим, завтра день рождения. Настек у нас лев неукротимый.
— Моя подруга всю жизнь считала себя львом, а совсем недавно выяснилось, что она родилась не без четверти двенадцать, а в четверть первого.
— Минуты не имеют значения. Особенно когда дело касается созвездий. Там в ходу категория вечности.
— Как раз там минуты имеют огромное значение. И мгновения тоже.
Лариса медленно поднимается с пола и начинает раздеваться. Ярко-бирюзовую юбку оставляет на полу, кофточку цвета фуксии швыряет на буфет, панталеты летят в разные стороны. Она остается в узеньких трусиках и без лифчика. На шее трогательно поблескивает маленький золотой крестик.
— Любовники — самое расточительное из женских удовольствий, — изрекает Катя. — В смысле духовного здоровья.
— При чем тут любовники?.. Ах да, Катенька, не говори Настеньке, где я была. Ладно?
— А что мне за это будет?
— Все будет. Хочешь, я позвоню ему по телефону и продиктую текст любовного письма?
— Ага, теперь я все поняла. Настек тоже поймет.
— Ни в коем случае. Она жутко наивная. Особенно в таких делах. Она притворяется искушенной, верит сама в это притворство и нас пытается заставить поверить в него. Ваше поколение вообще до дикости наивно.
— Скажи на милость, цыпленок, а уже кукарекает.
— Ну и кукарекаю. Что тут плохого? — Лариса обиделась. — А вот вам даже рта раскрыть не позволяли. Вы пищать и то боялись. Мама писала книжки для малышей, чтоб не обманывать себя и других взрослых.
— Какая ты, однако, умная.
— Я помню, ей звонили из журналов, заказывали всякую белиберду про продовольственную программу, ускорение, коллективный подряд, идейную убежденность, человеческий фактор, перестройку…
— У тебя в голове идеологическая и историческая каша.
— Ха-ха. Это не самое страшное. Страшно, когда учат жить на примерах покойников.
— Среди них были и не такие уж плохие.
— Без вас разберемся, кто свой, а кто чужой. Но дедушку я им все равно никогда не прощу.
— Кому — им?
Голос Кати звучит устало.
— Не знаю… Ладно, а где все-таки мама?
— Ревнуешь?
— К кому? К этому поэту в шутовском колпаке?
Она наигранно смеется.
— Беда в том, что он опоздал родиться на целое столетие. Иначе ты бы сейчас читала его стихи в хрестоматии.
— Это все словоблудие. Где доказательства его таланта? И потом, так опуститься из-за того, что любимая женщина не ответила взаимностью. Глупо.
— Между прочим, я его за это очень уважаю. На месте Настеньки я бы…
— Ты никогда не окажешься на месте Настеньки.
— Ты права. — Лицо Кати становится грустным. — Но я очень часто ее не понимаю.
— Я тоже.
— Знает ведь, прекрасно знает: не встретится ей никогда второй Анатолий Васильевич. Это, что называется, от Бога. И раз в столетие.
— Ты так думаешь?
— Думаешь, думаешь… Я точно знаю. Да я бы на ее месте бросила всех вас к чертовой матери и уехала…
— Куда?
— Куда глаза глядят.
— Но там ведь нет удобств. Отдельной комнаты. Рояля. Персидского ковра для занятий йогой.
— Все это нужно только тогда, когда нет другого.
— Ты так думаешь?
— Отвяжись от меня, Лорка. Слышишь?
— Грубиянка. Я с тобой по-хорошему, а ты вдруг ни с того, ни с сего меняешь лозунги на противоположные. Совсем как в семнадцатом году.
— Ты наговариваешь на Настю. Она так далека от какой бы то ни было меркантильности.
— Да, представь себе, я зачем-то на нее наговариваю. Настенька, прости меня, если можешь.
— Не ломай комедию. Ну, какую же телеграмму получит завтра наша Настя?
«Жизнь без тебя невыносима тэчека только позови и буду с тобой тэчека любимая тэчека любимая тэчека любимая».
— Заковыристо. Если бы мне прислали такую телеграмму, я бы…
— Гони деньги.
— Ни фига себе! И сколько?
— «Ракета» туда-обратно, два междугородних разговора с доверенным лицом, плюс мороженое и прочие мелкие расходы.
— Наскребу. Но уважаемый Анатолий Васильевич не роняет себя до того, чтобы выражаться столь высоким штилем. Если он и пришлет телеграмму, то примерно следующего содержания: «Пьем шампанское в честь новорожденной тэчека целуем тэчека Ира зэпетэ Галя зэпетэ Толя».
— Чем сильней обман, тем больше веришь.
— Настек будет очень страдать. Если поверит.
— Ей это только на пользу. Она сама говорит, что страдания возвышают, что она очень любит себя в страдании…
— Великолепно. И чего, спрашивается, ты добиваешься?
— Пойми, я хочу, чтобы они всегда были вместе. Не знаю, кто из них придумал эту дурацкую формулу счастья: всегда рядом, но вместе никогда. В сравнении с ней история Ромео и Джульетты кажется милой рождественской сказочкой.
