Жюльетта Бенцони - Узник в маске
Она опустилась на каменную скамью под ивой с тонкими голыми веточками и надолго застыла, глядя на неподвижную гладь пруда… По прошествии продолжительного времени ее слух различил чьи-то шаги. Судя по их легкости, к ней приближался опытный охотник за пугливым зверем; эти шаги она распознала бы среди многих тысяч. Не оборачиваясь, она проговорила:
— Одновременно со мной из Парижа высланы госпожа де Шомбер и Пьер де Ла Порт. Вам понятно, что это означает?
— Мадемуазель рассказала мне только о вас, зная, что мне важны одна вы…
— Удивительно! Ведь событие наделало шуму. Знайте же, что король осведомлен ныне об… особых обстоятельствах, сопровождавших его появление на свет. Прежде чем принять в последний раз в жизни просфору, королева Анна рассказала сыну все. Ну, как, вы по-прежнему горите желанием отправиться в свой крестовый поход?
Ответом ей была сначала гробовая тишина, потом — горестный вздох, потом — слова:
— Более, чем прежде! Возможно, этим поступком я отобью у этого могущественного юнца желание меня убить.
— Не глупите! Он никогда не пойдет на поводу у подобных желаний. Да, он порывист, что свойственно юности, в нем бурлит кровь, однако он наделен богобоязненным сердцем и не станет совершать грех, который мучил бы его потом до глубокой старости. Другое дело — случайности, которые могут произойти в пылу боев, тем более в столь отдаленных краях… Все, о чем он мечтает, — это избавиться от вашего присутствия. При этом он знает, что вас ненавидит Кольбер.
— Не вижу логики. Разве стал бы доверять подобный, секрет простому слуге монарх, мнящий себя величайшим правителем обоих полушарий?
— Разумеется, не стал бы. Ему достаточно ненависти Кольбера. Она — надежный инструмент.
— Перед богом это было бы не меньшим преступлением. Хотя благодаря вашим речам я стал лучше разбираться кое в каких вещах. В последнее время мне казалось, что ему неприятен сам мой вид. Он и раньше не слишком-то меня жаловал, а теперь и подавно я должен внушать ему ужас.
— Не знаю, какие чувства он в действительности к вам испытывает, но мне крайне подозрительно потворство Кольбера вашей экспедиции. Не уплывайте, Франсуа, умоляю!
Бофор, потрясенный слезами Сильви, подошел к ней сзади и положил ладони на ее вздрагивающие плечи.
— Как давно ты не называла меня по имени, Сильви! Уж не для того ли, чтобы лишить меня отваги, ты произнесла его сейчас?
— Нет, просто мне отчаянно хочется уговорить тебя остаться.
— Из-за Филиппа? Даю слово изо всех сил оберегать его от опасностей.
— Да, из-за него, но в еще большей степени — из-за себя самого! Ах, Франсуа, мне так страшно, что там с тобой случится беда! Боюсь, что никогда больше с тобой не свижусь… Чутье подсказывает мне, что ты не только не станешь беречься, а даже будешь искать смерти.
— Признаться, меня посещали такие мысли. В этой войне, в которой все решает господь, я часто подумываю, не воспользоваться ли случаем перенестись к нему раньше срока. Умереть в бою, покрыв себя славой, — какой счастливый конец для неудавшейся жизни!
— Неудавшаяся жизнь? Как ты можешь так говорить, Франсуа? Ведь ты…
— Молчи! Я знаю себе цену, Сильви, и устал от самого себя не меньше, чем от прочих людей.
Бофор опустился на скамейку рядом с Сильви и схватил ее за руки, заставив посмотреть на него.
— На свете есть всего одно создание, способное вернуть мне желание продолжить существование, которое так многим в тягость, и это создание — ты! Если я вернусь живым, ты обещаешь стать моей женой?
Она вздрогнула, попробовала встать, сбежать от него прочь, но он не собирался ее отпускать.
— Это невозможно, ты же знаешь!
— Почему? Из-за того, что я убил?.. — Нет, из-за Мари. Она отвернулась от меня, как отвергла и свою любовь к тебе, когда узнала, что ты — отец Филиппа.
— Как она сумела это узнать?
— Значит, вы не получили письмо Персеваля? Ей открыл глаза все тот же проклятый Сен-Реми, просочившийся в окружение твоего брата Меркера. Она познакомилась с ним у госпожи де Форбен.
— Это ничтожество добралось до Прованса? Почему я его не встречал, почему ничего о нем не слыхал?
— Видимо, он тебя остерегался. А может, изменил внешность. Так или иначе. Мари призналась, что презирает меня. Если я выйду за тебя замуж, то придется расстаться с последней слабой надеждой вернуть рано или поздно дочь. Уверена, она по-прежнему в тебя влюблена.
— Но я-то не люблю ее так, как ей хотелось бы! Я пошел ей навстречу только потому, что она грозила наложить на себя руки у меня на глазах, а еще потому, что об этом меня просила ты сама. Я собирался тянуть с браком как можно дольше в надежде, что она образумится или встретит более достойного жениха. Вот уже несколько месяцев я только о том и твержу в своих молитвах.
— Боюсь, как бы она не пошла в меня, — молвила Сильви с грустной улыбкой. — Скорее она меня уже перещеголяла. В день нашей с тобой первой встречи мне было всего четыре года от роду, а она познакомилась с тобой двухлетней малышкой… Она никогда тебя не разлюбит.
— Потому что меня любишь ты? Какое счастье слышать это, моя ненаглядная! Знаешь, по пути из Бреста в Ла-Рошель мы сделали остановку на острове Бель-Иль, и там я кое-что придумал насчет осуществимости нашего брака… О, Сильви, теперь я люблю этот остров даже сильнее, чем прежде! Ведь это — единственное место в целом свете, где я познал подлинное счастье.
— Охотно верю.
— Так задержи же меня на этом свете! Дай согласие выйти за меня, когда я вернусь. Клянусь богом, мы все бросим и сбежим туда вдвоем… Мы исчезнем! Мы уже не будем никому мозолить глаза, и про нас все забудут.
— Неужели это может получиться? Горя желанием убедить Сильви, Франсуа гладил ее руки. Он очень боялся, что она его оттолкнет, но у Сильви уже не было желания сопротивляться. Слитком долго она боролась!
— Слово дворянина, так все и будет! — пообещал он, прижимая ее к себе. — Только пообещай стать моей женой.
— Возвращайся, и я буду твоей.
Он еще крепче сжал ее в объятиях, и они надолго застыли на берегу пруда, любуясь водной поверхностью, гладь которой нарушали время от времени птицы-рыболовы. Перед тем, как встать и отправиться обратно в замок, они позволили губам слиться в поцелуе.
На заре Бофор направился в Париж, где ему, по его словам, «оставалось уладить кое-какие мелочи». С ним поехали Гансевиль, с которым он не собирался разлучаться до последней минуты, и Филипп, которого он с радостью оставил бы на несколько дней с Сильви. Однако молодой человек, боясь подвоха, предпочел не отставать от него ни на шаг.
Обитатели Фонсома долго утешали аббата Резини, устыдившегося своего ожирения, ведь тучность лишала его возможности перемещаться.
