История Деборы Самсон - Хармон Эми

– Джон?

Я почувствовала, как его пальцы ерошат мне волосы, как его ладонь накрывает мне щеку, и повернулась, желая прижаться к его загрубелой коже, вдохнуть его запах. Он произнес мое имя. Каждый раз, просыпаясь, я чувствовала все больше сил, и каждый раз генерал был рядом и во всем помогал.

Он поднес мне стакан воды и настоял, что покормит бульоном и хлебом, хотя я и пыталась убедить его, что могу поесть сама. В комнате тускло мерцала свеча, я утратила всякое представление о времени, мне отчаянно требовалось посетить уборную, а еще хотелось вымыться и вдохнуть свежего воздуха.

Когда я попросила об этом, мои просьбы тут же были выполнены. Правда, Джон отказался позвать на помощь сестру и ее служанок. Странно было лежать в его руках без одежды, не помышляя о страсти, и еще более странно ощущать, как меня моют, и одевают, и кормят, но Джон отказывался слушать мои жалобные возражения.

Когда он вновь уложил меня в нашу постель, распахнул окно и сел возле кровати на стул, с которого почти не вставал все это время, я сумела побороть слабость, тянувшую меня в сон, и взяла его за руку. Мне хотелось знать обо всем, что случилось. Джон выглядел сломленным, и я опасалась худшего.

– Расскажите, что произошло, – попросила я.

Он глубоко вдохнул, будто и ему не терпелось глотнуть свежего воздуха, и заговорил:

– В среду вечером доктор Тэтчер отыскал меня и сказал, что вы в больнице, при смерти. Он не смог даже взглянуть мне в глаза, когда сообщил, что вы не тот, за кого себя выдавали. – Он прочистил горло. – Я был потрясен, и он принял мой… ответ… как удивление. Я не стал его разубеждать. Он по-прежнему думает, что я ни о чем не знал.

– Хвала Господу, – прошептала я. – Я боялась, что вы во всем признаетесь.

Прежде чем заговорить снова, он несколько раз безуспешно пытался овладеть собой и все крепче сжимал мне руку.

– Он сказал, что вы умоляли его не говорить мне. Почему, Самсон? Почему вы так поступили?

– Я лишь хотела… вас защитить, – выдохнула я.

Он опустил голову на постель, рядом со мной, и застонал, зарываясь лицом в перину, стараясь скрыть свои мучения и вздрагивая всем телом. Я опустила ладонь ему на затылок, желая коснуться его, не имея сил сделать больше.

– Я думал, вы сбежали, – рыдал он. – Я вернулся, но вас не было. Анна и Стивен уехали в Трентон, а слуги не знали, куда вы подевались. Я… я думал, что отпугнул вас. Я не нашел вашей формы. И решил, что вы сбежали.

– Меня не так-то легко отпугнуть, генерал. – Я попыталась улыбнуться, рассмешить его, но он не поднимал головы.

– Почему вы ушли?

– Мне хотелось прогуляться одной. В платье у меня нет свободы. Я не знала, что заболела… что сильно больна… и поняла это, лишь когда было слишком поздно.

– Мой отец умер от желтой лихорадки, – прошептал он. – Болезнь развивается быстро. Он потерял сознание посреди улицы, как вы. И уже не пришел в себя.

– Мне очень жаль, Джон. – Только это я и могла сказать.

Так и было. Мне отчаянно хотелось плакать. Я была так слаба, что едва могла двигаться, но мой разум прояснился, и я не сомневалась, что скоро поправлюсь. Но не знала, придет ли в себя после всего случившегося генерал. Он по-прежнему не поднимал головы от перины, я не могла посмотреть ему в глаза и лишь чувствовала его отчаяние.

– Моей формы нет, – пробормотала я. – Ее забрали.

Это была не самая важная деталь, но она отсылала нас к более серьезной теме, которую нам предстояло обсудить. Джон тоже был одет в гражданское платье.

– Нет. – Он помотал головой. – Она у меня. Я знал, что вы захотите ее забрать. Гриппи взял ваши вещи. Я нес вас. Никто, кроме доктора Бинни, не видел, как мы покинули госпиталь. Доктор тревожился, что с вами станет. Он весьма… достойный… человек.

Генерал не забыл забрать мою форму. В тот миг я любила его сильнее, чем когда-либо. Слезы покатились у меня по щекам, намочили подушку. Несколько мгновений я молча пыталась увязать свои чувства – так же, как прежде перевязывала себе грудь, – как можно плотнее, так, чтобы они оставались тайной. Но те времена прошли, и теперь у меня была новая жизнь.

– Что станет со мной? – спросила я, решившись нарушить повисшее между нами тяжелое молчание. – И что будет с вами?

Он наконец поднял голову:

– Я сказал доктору Бинни и доктору Тэтчеру, что позабочусь о вас и не стану выдвигать обвинений. Мне показалось предательством, что я ничего о вас не сказал… не объяснил, кто вы такая… но я счел, что нам ни к чему, чтобы о нашей связи узнали.

Я смотрела на него глазами, полными слез, едва осмеливаясь дышать. В его взгляде читалась тоска, он плотно сжал зубы.

– Я разобрался с делами, удерживавшими меня в Филадельфии. Моя работа здесь завершилась, и я попросил тридцать дней отпуска. Когда отпуск кончится, я подам в отставку. И мы уедем в Ленокс, как только вам станет лучше. Если вы этого хотите. Вы хотите этого, Дебора? Хотите жить со мной? Или я пренебрег вашими желаниями, чтобы удовлетворить собственные?

– О Джон, – выдохнула я. – Вы единственный мужчина на земле и на небе, который мне нужен. Но вы не можете уйти в отставку. Вы никогда себя не простите. А я не прощу себя.

– Почему? – ахнул он.

– Из-за меня вы не нарушите слово. Вы дали клятву солдатам. Вы обещали, что останетесь до конца. Обещали Финеасу.

Он поднялся со стула, потрясенный, медленно прошелся по комнате, встал у окна, чтобы надышаться ночным воздухом, и лишь потом вернулся ко мне:

– Я вижу, что не могу сдержать все обещания. Девять дней тому назад я дал вам клятву перед Богом. Но на следующий день вы покинули меня. Я не могу вас оставить, не могу. Не теперь. У меня не хватит сил. Но вы не можете вернуться со мной в Уэст-Пойнт. Тогда доктор Тэтчер не станет молчать. Он сохранит все в тайне, только если мы не продолжим это. Сегодня в газете напечатали историю, сильно схожую с нашей, хотя имен и не назвали.

– Доктор Тэтчер знал меня, когда я была еще девочкой. Ему была знакома Дебора Самсон. И все же он меня не узнал?

Джон покачал головой:

– Не узнал.

– Так, значит, Гриппи… единственный, кому известно… все?

– Да. Он и Анна. Анна и Стивен сегодня вернулись. Анна сама расскажет мужу. Пока ему сообщили лишь, что вы были больны.

– Агриппа будет молчать?

– Да. Нет человека более преданного, чем Агриппа Халл, хотя он здорово потрясен. Думаю, он считает, что его… обдурили. А еще он в восторге. Он говорит, что должен был сам догадаться. Заявляет, что чувствовал, что вы от чего-то бежите, но не понимал от чего. А еще он не может поверить, что я женился на вас.

– Да… что ж. Я тоже до сих пор не верю этому.

Генерал замолчал, не сводя с меня мрачного взгляда.

– Он останется с вами? И будет за вами приглядывать? – спросила я. – Он может быть вашим адъютантом.

– Я не могу вернуться в нагорье, – возразил генерал, но в тот момент в нем говорила любовь, не долг, а Джон Патерсон был человеком долга. Он знал, как ему следует поступить. Он просто не хотел этого.

– Вы можете. И должны, генерал.

Он застонал, но его стон скорее походил на рев, призванный отогнать реальность.

– Были времена, когда мне хотелось стать знаменитым, – проговорил он. – Когда я мечтал – правда, тихо, – что мое имя сохранится в веках и люди станут рассказывать друг другу о моих подвигах. Бенедикт Арнольд тоже хотел славы. И получил ее. – Он провел рукой по несобранным волосам, покачал головой. – Он навсегда останется известным… как это ни странно. Он получил то, что желал. Никто никогда не забудет имя Бенедикта Арнольда.

– Похоже, у Бога есть чувство юмора.

– Бог дает нам то, о чем мы Его просим, – кивнул он. – Он удовлетворяет каждое наше нечестивое, глупое устремление. И потому я привык ни о чем не просить. И о вас я не просил. Я лишь взял то, что хотел. И посмотрите, что из этого вышло.

– Что же, Джон? Расскажите.