Джудит Росснер - Эммелина
Сделай он ей предложение, она согласилась бы тут же. И, думая об уходе с ним, она тоже вроде предполагала, что они уйдут, поженившись. Но с момента его появления в их доме единственное, что мучило ее во сне, – это страх перед его уходом. И страх этот был так велик, что она уже просто не понимала, что сделает, если, не заговаривая о браке, он просто позовет ее. Немыслимо было представить себе, как она провожает его на крыльце. Каждый раз, мысленно проигрывая эту сцену, она отчетливо видела, как срывается с места и бежит за ним вслед.
Страх и только страх заставлял ее всячески избегать любого прикосновения. Простое благоразумие уже давно спасовало бы перед чувством. Магвайр овладел в свое время полуребенком, который не понимал, что берет, и едва чувствовал, что дает. Но теперь-то она понимала, напору какой волны он сопротивлялся тогда. Теперь стремлению души к душе сопутствовала и столь же сильная жажда тела. Во времена Магвайра мысль о беременности ей даже в голову не приходила. А сейчас она думала об этом беспрестанно; и страх, что это случится чересчур быстро, был так же силен, как желание, чтобы это во что бы то ни стало произошло. Она уже почти не вспоминала об утраченном давным-давно ребенке, но где-то в глубине души жила надежда, что Мэтью возместит ей и ту потерю. Она старалась не подпускать эту надежду чересчур близко к сознанию, прятала ее от себя, как прятала и желание физической близости. Чувствовала: если они сойдутся, связь можно будет разорвать лишь ценой ее жизни.
В следующее воскресенье, когда они шли через лес, возвращаясь из церкви, она позволила ему взять себя за руку, но сразу же испугалась. Его ладонь излучала тепло и силу, и это вызвало панику, заставившую ее вдруг вырваться и слепо броситься прочь, а когда он догнал ее и, взяв за руки, глянул в глаза, просто-таки обмереть от слабости.
– Нет, – прошептала она. – Нет, пожалуйста. Непонимающе дернув плечами, он отпустил ее. Но выглядел уязвленным.
– Мэтью, – заговорила она. – Я…
– Что? – Голос звучал угрюмо.
– Я боюсь.
– Чего ж это?
– Не знаю. – Отделаться полуправдой она не могла, сказать правду – тоже. Он быстро пошел вперед. А вокруг них сверкал майский день, сияло солнце, на небе – ни облачка, деревья – в опушке молодых листьев.
– Мэтью!
Он обернулся.
– Ты никогда не спрашивал, сколько мне лет. Ты знаешь, что мне уже тридцать четыре?
Он снова пожал плечами. Сам он после долгих расспросов признал с неохотой, что ему двадцать шесть. Ему не было дела до того, сколько ей лет; ведь он хотел ее и опасался только, что его возраст покажется неподходящим.
– Почему ты хочешь остаться в Файетте?
Он искоса посмотрел на нее:
– Твой вопрос явно не отнесешь к разряду блестящих.
– Пройдет совсем мало времени, и ты захочешь уехать. Тебя потянет на железные дороги. Ты привык ездить с места на место. – Он рассказывал ей, что никогда никому не давал обещаний остаться. Она нисколько не сомневалась, что сейчас он серьезно думает, что останется. Но наступит зима, и он затоскует. – Ты ведь не знаешь, каково здесь, в Файетте, зимой.
– Я пришел зимой.
– Нет! Зима была на исходе. Ты ее не прочувствовал. Зима в Файетте – это длинный ряд одинаковых дней.
Мэтью, если тебе суждено покинуть меня, уйди сейчас, уйди, прежде чем еще раз коснешься моей руки!
– Я понимаю, каково здесь будет. Но мне все равно. Я остаюсь. С тобой.
Она жадно всматривалась в него, стараясь поверить этим словам до конца или же разглядеть у него на лице доказательства лжи, потом вдруг подбежала и так легко и воздушно коснулась губами щеки, что он не успел даже отреагировать, а она уже мчалась по направлению к дому, и прежде чем он успел догнать ее, распахнула дверь и скрылась внутри.
Вбежав в дом, счастливая и запыхавшаяся, она сразу в смущении остановилась, увидев Саймона. Уже некоторое время он не ходил к ним по вечерам, но это особенно не удивляло: весенние работы, выматывая, не оставляли сил для вечерних походов в гости. Однако по воскресеньям отец по-прежнему приглашал его пообедать.
Мысли о Саймоне, украдкой грустно поглядывавшем на нее, вызывали у Эммелины чувство неловкости. В его присутствии она старалась не смотреть на Мэтью, хотя в другое время ей было не справиться с искушением все время видеть его.
Саймон пришел один, без детей, но зато Эндрю привел двух своих младших. Эндрю и Мэтью симпатизировали друг другу. Отец всегда норовил задать Мэтью вопрос с подковыркой, но Эндрю, никогда в жизни не уезжавший из дома, слушал ответы бывалого путешественника с искренним интересом. Отца раздражало такое «предательство» Эндрю, хотя поведение Эммелины злило и еще больше. Время от времени он заговаривал о том, что купит участок земли по соседству для Льюка с семейством, и как бы не помнил, что земля нужна Эндрю, а Льюк вполне доволен своим хозяйством на другом краю Файетта.
– Где тебя носит? – спросил отец раздраженно. На Мэтью, вошедшего сразу за Эммелиной, он даже не посмотрел. – Ты, что ли, не понимаешь, сколько мы тебя ждем?
Это было неправдой. Курица, которую Эммелина, уходя в церковь, поставила тушиться, и в самом деле была готова, но пропекавшаяся на плите картошка едва подрумянилась, а дети Эндрю только что начали расставлять тарелки.
– Мы прогулялись немного, – сказала она отцу.
– Не понимаю, что с тобой происходит, – проворчал он в ответ. – Ты теперь просто не думаешь о матери.
В последнее время мать уже явно не разбиралась в отношениях между мужчинами. Ей казалось, что Мэтью – прекрасный молодой человек, и не понять было, почему Генри все время хочет, чтобы она находила в нем какие-то недостатки.
– Помочь тебе чем-нибудь, мама?
– Да, Эмми, побросай в кастрюлю овощи.
Саймон рассказал за обедом, что, по сообщениям «Бостонской газеты», несколько южных штатов грозятся выйти из Союза, если на выборах победит мистер Линкольн.
– Вот как? – переспросил отец. – Ну, давайте послушаем, что скажет об этом мистер Гарни. Ему, наверно, известно больше, чем всем газетам.
Мэтью не поднял глаз от тарелки. Он привык к тому, что его все время пытаются стравливать с Саймоном, реагирующим на это гораздо болезненнее, чем он сам. Если сказанное вдруг задевало его за живое, он спорил, если же нет, то пожимал плечами и отмалчивался. Повисла тишина.
– Мы ждем ваших слов, мистер Гарни, – уже не скрывая издевки в голосе, сказал отец. Эммелина испуганно затаила дыхание.
– А вы не ждите, – ответил Мэтью и после паузы, которая казалась бесконечной, добавил: – А то жратвишка простынет.
Отец побагровел. Рука судорожно схватила стоявший около стула костыль, и несколько секунд неясно было, хочет он выйти из-за стола или же запустить костылем в Мэтью.
