Джудит Росснер - Эммелина
Железная дорога обрывалась немного восточнее Питтсбурга, обозначенного на карте чернильным кружком, и не возобновлялась до Гаррисберга. Чтобы добраться туда, ему пришлось потрудиться. Идти нужно было через угольный район. И там он подзадержался: проработал какое-то время в трактире на постоялом дворе; взяли его охотно за рост и силу. В дни получки шахтеры малость перебирали, хозяйке – недавно овдовевшей женщине – с буйными посетителями было не справиться. И какое-то время он пожил с ней. А перед тем, с самого Лоренса, штат Канзас, у него не было постоянной женщины. Все эти сведения Эммелина просто вытягивала из него. А он, рассказывая, вызывающе посмеивался: пусть только попробует поднять шум, все это давно уже мхом поросло и вспоминается сейчас лишь в ответ на ее расспросы. Одна женщина в Сент-Луи как-то сказала ему, что железные дороги стали его судьбой, потому что главные линии у него на ладонях перерезаны штриховкой, как рельсы – шпалами. Он ей не поверил. Она горазда была на выдумки. Говорила еще, что нет двух людей, у которых и линии на ладонях, и отпечатки пальцев были бы одинаковы. А он знал: встречая много людей, непременно найдешь парня, у которого отпечатки в точности как твои.
Ей неприятно, но необходимо было вызнавать все это. Конечно, одна мысль о женщине, державшей его за руку, бесила, но зато постепенно прояснялось многое: хозяйку питейного заведения звали Джорджина, предсказывавшую судьбу – Хилдред, а ту, что жила в Канзасе и родила от него ребенка, – Бетси. Называя их имена, он как бы делился ими, и они уже меньше пугали. Джорджина и Хилдред просили его писать, и он обещал. Эммелина – первая женщина, которой он рассказал, что не грамотен.
Железная дорога доходила до берега реки Делавар, на границе Пенсильвании. В штате Нью-Йорк он снова стал простым дорожником. Здесь строили дороги не со щебеночным покрытием, а с деревянным. Использовали в основном брусья из пихты. Иногда дело было так плохо поставлено, что древесины не хватало и они попросту простаивали неделями. Приходилось самим отправляться на лесопильню и заготавливать брусья. Сразу шедшие в дело, они, конечно, были сырыми, но ведь строить дорогу – это не то что дом. Любое сухое дерево на дороге снова пропитывается почвенной влагой. И брусья изнашиваются или вовсе проваливаются в дорожную выемку. Строить дороги с деревянными покрытиями, конечно, вдвое дешевле, чем щебеночные, но изнашиваются они еще быстрее, чем вдвое, и в результате выгоды никакой. Так что двух мнений быть не может (Мэтью частенько любил это повторять): лучшая дорога – это железная дорога.
И он вернулся на железную дорогу в городе Хадсон, штат Нью-Йорк. Работал на ремонте старой ветки, шедшей от Хадсона через весь Массачусетс в Бостон, и временами подрабатывал на коротких линиях в окрестностях Линна. (Там тогда шли забастовки на крупных обувных фабриках.) А потом перебрался в Нью-Гемпшир и, наконец, в Портленд, штат Мэн.
У нее сердце замерло, когда он произнес слово «Линн».
– В Линне живет сестра отца, та, которая отвозила меня в Лоуэлл, – тихо проговорила она. – Но это было очень давно. Тогда в городе имелись лишь маленькие сапожные мастерские. Не представляю, каким он стал с фабриками!
Впервые за эти долгие годы она призналась вслух, что жила в Линне. Мелькнула мысль попросить Мэтью не проговориться дома, но тут же стало понятно, что просить незачем: он и так никогда ничем не делился с ее родственниками.
Повисло молчание. Потом он зевнул.
– Но разве тебе не хочется знать, как я жила раньше? Ведь до того, как ты здесь появился, я прожила столько лет!
– Нет, – ответил он. – Ты вовсе и не жила. Ты появилась ниоткуда. За одну ночь, как город во время бума. И это случилось как раз перед моим приходом.
Она печально улыбнулась:
– Значит, когда ты уйдешь, я стану городом призраков?
Он рассказывал ей, как однажды попал в такой город, расположенный к северо-востоку от Колорадо-Сити. Произошло это в полдень. Он увидел перед собой дома – и никаких признаков жизни вокруг. Сначала мелькнула мысль, что, может, жителей вырезали индейцы. Но когда он прошел через город, впечатление оказалось страшнее, чем если б он в самом деле наткнулся на следы расправы. Тогда он увидел бы трупы, а так он их чувствовал. Позже он выяснил, что этот город был обитаем только год-два. Прошел слух, что на равнине, невдалеке от подножия южного склона холма, нашли золото. И человек двадцать—тридцать старателей (многие с семьями), трудившихся безо всякого успеха по другую сторону гор, перевалили через хребет, построили здесь городок и стали обшаривать землю вдоль склонов. Но вскоре пронесся еще один слух: мол, крупное месторождение находится глубже в горах. Бессемейные собрались и ушли в одночасье, а в ближайшие дни опустел и весь город. В каком-то доме не только мебель осталась расставленной по местам, но даже тарелки и кружки никто не убрал со стола.
Воспоминание об этой картине преследовало его, пока он не сбежал из дома с дорожниками. А потом уже редко когда всплывало в памяти.
Слезы навернулись ей на глаза.
– Не уйдешь?
Он, продолжая смотреть ей в глаза, отрицательно покачал головой.
– А что же ты станешь делать, когда дорога будет построена? Он равнодушно пожал плечами:
– Подыщу что-нибудь.
– У нас здесь не так легко устроиться на работу, – сказала она. – Обычно берут своих, тех, кого хорошо знают.
Найти работу и в самом деле становилось все тяжелее. Закрылась столярная мастерская, что была на Развилке. И когда Саймон Фентон начал подыскивать паренька на место отца Эммелины, на предложение откликнулось больше десятка желающих; некоторые прикатили аж из Халлоуэлла.
Если Мэтью вынужден будет уехать, она готова следовать за ним куда угодно. Но разве предложишь ему такое, зная, как он всегда бросал женщин.
– Может, придется искать работу в Льюистоне, – сказала она. – А то и в Портленде.
– Не люблю Портленд. Стоит на воде.
– А я слыхала, что океан очень красивый, – улыбнулась она.
– Ну уж не лучше Великих равнин.
– А ты его видел?
– Мне ни к чему его видеть. Я видел Равнины.
Конкретно ничего не сказано. Но какая-то договоренность все же возникла. Уже ясно, что он не сможет просто собрать пожитки и уйти. Но означало ли это, что он ее любит и, решив перебраться в другое место, возьмет непременно с собой? Ведь если и любит, мысль о женитьбе может претить ему из-за разницы в возрасте.
– А тридцать вам уже есть, мистер Гарни? – спросила она однажды со смехом.
– Нет, нету.
Вообще-то, ему и двадцати пяти не было, но об этом он предпочел умолчать, не понимая еще, насколько ничто не способно поколебать безусловность ее любви.
