Кейт Форсайт - Старая сказка
— Не прикасайся ко мне, — я оттолкнула его.
Он захохотал, и они вдвоем потащили тележку прочь, к пакгаузу, то и дело останавливаясь, чтобы подобрать других мертвецов, а я стояла и смотрела им вслед, сжав кулаки. Мне хотелось выть и кричать от ярости. Будь у меня в руке меч, я бы непременно зарубила обоих, испытав неземное удовольствие при виде их алой крови. И только тогда я поняла, что полюбила Сибиллу. Она и впрямь стала для меня второй матерью.
Я спустилась на берег и зашла в воду, а потом принялась смывать с себя ощущение этого зловонного места, до крови растирая кожу песком. Я терла, терла, терла себя и плакала, и, плача, думала о том, что сделаю с этим человеком с гнилыми ногтями. Я прокляну его так, что у него отвалятся вообще все пальцы на руках и ногах. Я наполню его сны кошмарами. Я подниму Сибиллу из ямы с трупами умерших от чумы и отправлю за ним, пока он не выдавит себе глаза и не оторвет собственные уши.
А потом я сяду за книги колдуньи и прочту их все, до последнего слова, но обязательно найду заклинание, которое не даст мне состариться и умереть.
Не прикасайся ко мне
Венеция, Италия — март 1512 года
Я уже в достаточной мере овладела чародейством и колдовством, умела привораживать и отворачивать, знала, как очаровывать и лишать сил.
Но скука оставалась единственным, с чем я не могла справиться. Ни один из тех мужчин, что вечерами увивались вокруг моего бархатного шезлонга, не пробуждал во мне ни малейшего интереса.
Так продолжалось до тех пор, пока я вновь не встретила того молодого художника, который давным-давно поцеловал меня на карнавале. Однажды весенним вечером он появился в борделе, спустя почти два года после смерти Сибиллы. Он перешагнул порог, потрепанный более обыкновенного, с перепачканными краской руками и растрепанной кудрявой шевелюрой.
— Смотрите, это же Тициан Вечеллио, — провозгласил какой-то толстый купец. — Должно быть, он вернулся из Падуи.
— Он, наверное, ищет новую натурщицу, — подхватил другой мужчина. — Ни одна порядочная женщина не позволит ему нарисовать себя.
Я встала и, улыбаясь, пошла к нему навстречу. Он увидел меня в толпе и поспешно двинулся в мою сторону.
— Это вы, моя рыжеволосая красотка с карнавала. — Но тут по лицу его мелькнула тень. — А я и не знал, что вы…
— Я еще не была ею, когда впервые встретила вас. — По какой-то причине мне показалось важным, чтобы он знал об этом.
— Да уж, тогда вы находились под надежной охраной, — отозвался он с летящей кривой улыбкой. — Что же случилось?
— Чума.
Он посмотрел мне в глаза.
— Мне очень жаль. Я тоже потерял друзей во время чумы.
— В Венеции немного найдется людей, которые избежали этой участи. — Я жестом показала слуге принести еще вина, после чего отсалютовала собеседнику кубком. — За жизнь.
— И за красоту.
Лицо его было серьезным. Я пресытилась комплиментами, но его слова доставили мне удовольствие, и я улыбнулась. Он взял прядь моих волос и принялся накручивать ее на палец.
— Это — цвет огня, страсти, самой жизни. Это — цвет, который согревает душу.
Сердце мое забилось быстрее, к щекам прилила кровь, а внизу живота разлилось приятное тепло. Я хотела, чтобы он поцеловал меня — я, Селена Леонелли, которая ненавидит, когда ее целуют. Я позволяла клиентам лобзать мое тело, но никогда, никогда не разрешала им коснуться моих губ. Собственные желания ошеломили меня.
— Вы можете постоять совершенно неподвижно? — вдруг спросил он.
И вновь его слова поразили меня. Я вспомнила, как часто мне приходилось застывать, подобно статуе, пока меня осматривали будущие клиенты. Другие девушки флиртовали, хихикали и вертели бедрами. Но всегда и неизменно находился кто-либо, кто хотел меня.
Я кивнула.
— Вы позволите мне нарисовать вас? Но я не смогу заплатить вам много.
Я подумала о тех великих картинах, которые видела в церквях и салонах Венеции. Женщины, изображенные на них, вошли в бессмертие, и их красота оказалась неподвластна червям и личинкам.
— Да, — ответила я. — Когда?
* * *— Мне нужно, чтобы вы встали на колени вот здесь, — сказал Тициан, подталкивая меня к подушечке на полу. Прикосновение его ладони обожгло меня сквозь тонкую ткань сорочки. — Теперь наклонитесь вперед, вот так.
Я повиновалась, опершись одной рукой об пол и глядя на него.
— Обопритесь одной рукой вот об этот горшок.
Он передал мне небольшой круглый кувшинчик с крышкой. Когда я перенесла на него вес своего тела, край его больно впился мне в ладонь.
— Я рисовал дочь своего соседа, но она не могла долго позировать мне в одном положении и начинала плакать, — сообщил он. — А мне только того и было нужно. Моя Мария как раз и должна была плакать и пребывать в отчаянии, но потом преображалась, став свидетельницей воскрешения мужчины, которого любила. Так что ее слезы пришлись мне очень кстати. Я уже буквально видел, какой должна быть картина. Но потом, когда я позволил ей уйти домой, ее мать сказала, что она более не может приходить ко мне, и что я жестоко обращался с нею. Жестоко! Неужели она не понимает, что я пытался создать шедевр?
— Так вы хотите, чтобы я заплакала?
Мысль об этом не внушала мне особого энтузиазма. Я не плакала с тех самых пор, как умерла Сибилла, и твердо решила, что больше никогда не стану этого делать. Слезы подрывают душевные и физические силы точно так же, как море разрушает замок из песка.
— Я хочу, чтобы вы посмотрели на меня и поняли, что ваш возлюбленный, оказывается, вовсе не умер, а по-прежнему жив, — сказал он.
Я вспомнила, как выглядела мать, когда к нам в палаццо пришел отец, как она босиком побежала по коридору и бросилась ему в объятия. Я простерла одну руку к Тициану.
— Да, — вскричал Тициан и склонился надо мной, схватив меня за руку. — Именно так! Не шевелитесь.
Он поспешил к мольберту и обмакнул кисть в краску. Он бросил взгляд на холст, затем посмотрел на меня и вновь перенес все внимание на холст. Очень скоро у меня заныла спина, колени заломило от боли, но я не шевелилась. Устремив взгляд в потолок, я старалась как можно точнее передать выражение лица матери, озаренное радостью. Ужас последующих событий заставил меня забыть, какой она выглядела тогда и как сильно любила моего отца.
— Когда пришла чума, я много думал о смерти, — вдруг негромко заговорил Тициан, касаясь холста кистью, испачканной красной краской. — Умер мой друг Зорзи. На самом деле, его звали Джорджоне Барбарелли. Он был великим художником. Почти таким же великим, как я. — Он одарил меня озорной улыбкой. — Я решил нарисовать сцену, которая произошла перед самым Вознесением, тот момент, когда Мария Магдалина видит, как Спаситель восстает с креста, и осознает дар его самопожертвования, понимая, что обязательно наступит такой день, когда и мы последуем за ним и испытаем собственное воскресение.
