Кейт Форсайт - Старая сказка
— Я… Мне нужно… — пробормотал он и бросился к двери.
— Бедный мальчик. Вам тоже показалось, что ему нужно оправиться? Должно быть, он терпел, сколько мог.
Тициан поднял голову и посмотрел на меня, словно удивляясь тому, что я все еще здесь.
— Неужели прошло столько времени?
— Очень много, — уверила я его. — Будет ли мне позволено разогнуть спину? Хотя я совсем не уверена, что у меня это получится.
Он поднял меня на ноги.
— Прошу прощения. Смотрите, уже стемнело. А я и понятия не имел, что уже так поздно. Что ж вы меня не предупредили?
— И прервать гения за работой? Я не посмела.
— Вам следовало сказать мне об этом раньше и напомнить, который час.
— Мне показалось, что вы с головой ушли в работу. И я не хотела разрушить вашу сосредоточенность.
Помимо воли голос мой ощутимо смягчился. От прикосновения его широких ладоней по жилам у меня пробежала легкая дрожь возбуждения, что в сочетании с исходившим от него запахом земли и уличной свежести погасило охватившее меня раздражение.
— Благодарю вас, — церемонно произнес он. — И не только за то, что вы проявили такое долготерпение. Пойдемте взглянем на картину.
На сей раз я стояла и смотрела на нее в немом изумлении. Изменения были незначительными, но каким-то образом ощущение от увиденного стало совершенно другим. Алая россыпь моих юбок свидетельствовала о том, что я бросилась на колени, обуреваемая сильными чувствами. Ослепительный взрыв цвета неодолимо притягивал взор ко мне. Волосы мои пребывали в беспорядке, словно я только что встала с постели после бессонной и беспокойной ночи. И теперь Иисус склонился надо мной, словно сгорая от желания коснуться меня, схватить за руку и прижать к своей обнаженной груди. Но вместо этого он лишь плотнее запахнул полы своей накидки, боясь, что легчайшее прикосновение моих пальцев лишит его мужества. Шляпа исчезла, а лицо, с нежностью смотревшее на меня, принадлежало Тициану.
Земная любовь
Венеция, Италия — 1512–1516 годы
Тициан даже не пытался соблазнить меня, несмотря на то, что близилась осень и он нарисовал меня уже во второй раз. А я не могла понять, в чем дело, хотя невооруженным глазом было видно, что он желает меня. Иногда он смотрел на меня столь пылко и чувственно, что я ощущала жар внизу живота. Но как бы я ни искушала его — задевала бедром, наклонялась вперед так, что грудь едва не вываливалась из корсета, — он лишь хмурился и отводил взор. Он хотел меня, но не прикасался ко мне.
Вместо этого он лишь разминал пальцами краски на своей палитре, а потом ласкал ими мой нарисованный образ на холсте. Он хотел передать, как я собираю и подвязываю распущенные волосы, словно только что встала из постели своего возлюбленного. Я целыми днями позировала ему со сползшей с плеча бретелькой сорочки, делая вид, будто упорно не замечаю горящего взгляда, каким он пожирал мои обнаженные руки и шею. Он не позволял мне увидеть картину вплоть до самого последнего дня, когда наносил последние мазки кистью, тонкой, как кончики моих локонов. Я потребовала, чтобы он показал мне, что у него получилось. Он отказался. Я пригрозила, что никогда более не стану позировать ему. С большой неохотой он отступил в сторону, давая мне взглянуть на полотно.
Я выглядела мечтательно-пресыщенной и удовлетворенной. Кожа моя светилась в теплом пламени свечей, а грива распущенных волнистых волос сверкала и переливалась искорками, как только что начищенная бронза. Ярко-синяя накидка, небрежно брошенная на пол в нижнем углу портрета, лишь отчетливее оттеняла мою фигуру. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять: на портрете я не одна. В тени позади меня, почти невидимый, стоял мужчина. Это был сам Тициан. Он с вожделением смотрел на меня, словно жалея о том, что не может склониться и запечатлеть поцелуй на моем обнаженном плече. В зеркале за моей спиной виднелось мое нечеткое отражение, и луч света изгибался над моей головой, словно нимб святой.
Я замерла перед холстом, охваченная совершенно несвойственным мне смиренномудрием. Мне неоднократно приходилось видеть собственное отражение в зеркале, и я прекрасно знала, что красива. Но, только глядя на картину Тициана, я вдруг до конца поняла, что имела в виду Сибилла, говоря, что красота — это и дар, и проклятие.
Я подняла на него глаза.
— Там, на картине, вы выглядите так, будто хотите меня. — В моем голосе не было укора; в нем слышалось лишь желание понять.
— Да. — Тициан хрипло откашлялся. — Я хочу вас. И очень сильно.
— Тогда почему вы не приглашаете меня в постель? Вы же должны знать, что можете это сделать.
— Я не привык платить за любовь. Мужчина и женщина должны свободно дарить ее друг другу. — Он отвернулся, и его смуглые щеки заалели. — Кроме того, я не могу позволить себе такой роскоши.
— Подарите мне эту картину, и вы получите меня даром, — сказала я.
Тициан метнул на меня быстрый взгляд.
— Она так понравилась вам?
Я кивнула.
Он нахмурился.
— Но она нужна мне самому. Я должен зарабатывать на жизнь, если хочу и дальше рисовать, а это — моя лучшая работа на данный момент.
— Разве вы не можете сделать копию? Лично для меня? Я повешу ее в своих покоях, где ее никто не увидит, кроме меня.
Я подалась к нему, чтобы он увидел белые полушария груди и ощутил теплый запах моего тела, которое сегодня утром я надушила жасмином и розой с одной-единственной целью — возбудить его. Я не могла объяснить даже себе самой, почему мне хотелось, чтобы он возжелал меня, когда мне уже до чертиков надоело быть желанной. И дело не только в том, что он не делал попытки овладеть мною. Причины были намного сложнее. Пожалуй, я понимала, что он — единственный мужчина, способный по-настоящему обессмертить меня, запечатлев во всей красе на холсте.
— Я могу написать еще одну картину, — медленно протянул он.
— Значит, мы договорились?
Я терялась в догадках, почему он не смотрит на меня, не говоря уже о том, чтобы сжать в объятиях и прижаться губами к моим губам. Воздух между нами искрился от чувственного напряжения, как было всегда, с самой первой нашей встречи. Но он старательно отводил глаза в сторону, и тело его болезненно напряглось.
— В чем дело? — мягко поинтересовалась я.
— Я не смогу делить вас больше ни с кем. Вы — куртизанка, Селена. Вы предлагаете свое тело мужчинам. Мысль о том, что чужие жирные руки будут лапать вас, мне невыносима. Как я могу заниматься с вами любовью, зная, что вы пришли ко мне от другого мужчины, а после меня уйдете к следующему?
