Виктория Холт - Лорд-обольститель
Было странно осознавать, как многим я обязана этому человеку. Самыми большими в моей жизни унижениями… а теперь… самым большим счастьем — жизнью моего сына.
У меня в ушах продолжал звучать голос Николь: «В нем много хорошего. Ты должна понять это». Да, я уже увидела нечто хорошее. Он пришел, чтобы увезти, спасти нас… рискуя, как потом оказалось, собственной жизнью. И он спас моего сына.
Я просидела возле него всю ночь, в темноте, не зажигая свечей. Несколько дней назад Николь сказала, что мы должны экономить свечи… что должны экономить буквально все. Нас наверняка ожидали серьезные лишения.
Я сидела, глядя на неподвижные очертания его фигуры, пока за окном не заалела заря. Тогда я увидела, что мертвенная бледность сошла с его лица, на котором теперь стали проявляться признаки жизни. Дыхание стало более ровным. Я поняла, что он выживет, и вздохнула с непередаваемым облегчением.
А потом долго размышляла. Слишком много событий произошло за столь краткий промежуток времени. Я знала, что смерть всегда ходит рядом, но сейчас она приблизилась вплотную. Николь всегда казалась мне такой живой и энергичной… а потом она шла по улице, ее ранило осколком снаряда и… конец. А барон! То же самое вполне могло произойти и с ним.
Это была война. Я отмахивалась от нее, не проявляла к ней ни малейшего интереса, считала дурацким мужским развлечением, из которого никогда не выходит ничего хорошего, и только. Но на войне еще и погибают люди… близкие люди просто выходят на улицу и… не возвращаются домой.
Я вздрогнула. Барон смотрел на меня.
— Кейт, — слабым голосом произнес он.
— Как вы себя чувствуете?
— Странно. Очень странно…
— Это был снаряд. На вас упала стена.
— Я помню… Малыш?
— Невредим.
— Слава Богу.
— Спасибо также и вам.
Улыбка тронула его губы, и он опять закрыл глаза.
Я почувствовала, как на мои собственные глаза наворачиваются слезы. Он выздоровеет. Он и в самом деле неуязвим.
Было радостно сознавать, что он с нами. Одно присутствие этого человека, в котором сейчас едва теплилась жизнь, создавало ощущение безопасности и покоя.
В комнату заглянул Кендал. Я протянула руку, и он подбежал ко мне.
— Он спит?
Я кивнула.
— Он тяжело ранен?
— Видимо, да.
— Как ты думаешь, он захочет пойти со мной завтра в сад, чтобы поиграть со змеем?
— Только не завтра, — ответила я. — Но когда-нибудь… вполне возможно.
* * *Все последующие дни были посвящены только барону.
Когда обстрелы прекратились, все вздохнули с облегчением, хотя наступившая тишина казалась лишь зловещим предгрозьем. Первые дни барон в основном спал. Врач прописал ему какое-то снотворное. Это был очень добросовестный молодой человек, искренне озабоченный возникшей ситуацией.
— Мы ожидали большой поток раненых, — говорил он, — но, видимо, неприятель понял, что от такой тактики мало проку. Немцы, конечно, могут продолжать обстреливать Париж, но он ведь очень большой, а жители, видя, как враг уничтожает их город, лишь сильнее ожесточаются и обретают решимость защищать его до последней капли крови. Эти пруссаки умеют воевать, и я думаю, что они попытаются, не расходуя снарядов, попросту заморить нас голодом.
— Мрачная перспектива.
— Безусловно. А этим Бонапартам придется за многое держать ответ.
Он был убежденным республиканцем. Меня политика совершенно не интересовала, но я была безмерно благодарна ему за помощь.
Жанна каждое утро отправлялась на поиски съестного, а когда она возвращалась, мы с радостным волнением распаковывали ее корзинку. В доме был изрядный запас муки, из которой можно было печь хлеб. Это позволило бы какое-то время продержаться, если бы закончились все остальные продукты.
Днем я обычно гуляла с Кендалом, а Жанна оставалась дома, чтобы в случае необходимости оказать помощь барону. Я никогда не уходила далеко и, конечно же, не спускала глаз с Кендала.
Объяснив ему, что случилось с Николь, я еще раз изумилась тому, как легко дети приспосабливаются к обстоятельствам. Похоже, он понял, что идет война, которую французы уже проиграли, вследствие чего все мы очутились в осажденном городе.
Полки магазинов были практически пусты, так как большинство продуктов раньше завозилось из окрестных деревень. Тогда мы часто слышали, как грохочут по мостовой подводы, направляясь на рынки и в магазины. Теперь никто не приезжал в Париж и никто не мог его покинуть.
Дни шли сплошной чередой, неотличимые друг от друга, зато тихие. Эта монотонность настораживала, потому что во время осады изменения наступают, как правило, без предупреждения.
К барону быстро возвращались силы. Его нога все еще была в плачевном состоянии, но более жизнеспособного человека трудно было бы себе представить, и он стремительно восстанавливался после ранения.
Он уже мог сидеть, для чего я подкладывала под его больную ногу подушки. А вскоре пришел черед палки, на которую барон опирался, ковыляя по комнате. Поначалу его изматывали даже самые короткие прогулки, и уже через несколько минут он обессиленный валился на кровать.
Странно было видеть этого человека лишенным столь привычной для него мощи.
— Вы похожи на Самсона, — говорила я ему, — у которого остригли локоны.
— Но ты же помнишь, — отвечал он, — что его волосы отросли вновь?
— Да. К вам тоже вернется былая сила.
— К чему она инвалиду?
— Все могло быть гораздо хуже.
— Но могло быть и лучше, — не без иронии заметил он.
— Вы намекаете на то, что если бы я не проявила ослиное упрямство и не отказалась покинуть Париж, как вы предлагали ранее, то сейчас с вами этого бы не произошло? И Николь была бы жива…
Мой голос сорвался, и он поспешил утешить меня:
— Мы все совершаем ошибки… иногда.
— Даже вы, — съязвила я в порыве внезапно проснувшейся враждебности.
— Да, — ответил он, — увы, даже я.
Наши отношения изменились. Это было неизбежно. Он был пациентом, я была его сиделкой, а все мы находились в крайне опасной ситуации. В любую секунду смерть могла пожаловать за любым из нас.
В глубине души я надеялась на то, что если она явится, то заберет меня и пощадит Кендала и барона. Я лежала ночами без сна и думала: в этом случае барон позаботится о Кендале. Я ни за что на свете не хотела бы, чтобы из моего сына вырос еще один Ролло, но он вырастит Кендала, и он его искренне любит. Поэтому, пожалуйста, Господи, возьми меня и пощади их…
Слуг у нас уже не осталось. Они ушли еще до смерти Николь. У некоторых из них хватило ума покинуть город. Это в основном были деревенские девушки, которым было куда возвращаться. Так что в огромном доме оставались лишь Кендал, барон, Жанна и я. Консьерж с женой по-прежнему жили в своей квартирке, но старательно избегали нас.
