Сьюзен Виггз - Дороже всех сокровищ
Живой шелк его волос прядями струился между ее пальцами. Она еще теснее прижалась к нему, исторгнув из его груди звук, сравнимый разве только с рычанием дикого ягуара. Его руки ласкали ее плечи и спину, изучая формы ее тела, подобно рукам слепого, у которого нет иных средств познания, кроме осязания.
Он властно надавил ей на плечи, и она, послушная его воле, опустилась на сырой, колючий песок. Его рука осторожно гладила ее грудь. Он целовал ее шею, опускаясь все ниже и оставляя за собой горящий след. Но вдруг ни Эвана, ни его тепла не стало. Энни открыла глаза и увидела, что он стоит перед ней на коленях и остановившимся взглядом смотрит на нее.
— Что случилось? — спросила она, ее взгляд все еще был затуманен страстью.
— Я хочу тебя, Энни.
Она погладила его по щеке:
— Я тоже хочу этого.
Его пальцы вонзились в песок.
— Чему же учил тебя твой опекун, Родриго? — Эван отстранился от девушки. — Разве он не говорил тебе, что любовь вне брака — грех?
— Думаю, говорил, — Энни, смахнув песок с его рук, накрыла их своими. — Если Господь справедлив, — сказала она пылко, — он не проклянет меня за то, что я люблю тебя.
Эван отнял руку:
— Ты — принцесса королевской крови. Твой брак будет огромным событием, и не только для тебя, а мужа выберут, исходя из интересов короны. Так что тебе никак нельзя валяться на песке с простым уэльсцем.
— Не издевайся над нашими чувствами, Эван.
— Но наши чувства — это и есть издевательство и мука, к тому же чреватые опасностью.
— Но я не боюсь своих чувств к тебе.
— Вот как? Вспомни о Гилфорде Дадли. Его голова скатилась с плахи от того, что он не боялся любить Джейн Трей.
К ужасу Энни, она почувствовала, как слезы наполнили глаза.
Эван выругался и прижал голову девушки к своей груди.
— Мы не можем ничего изменить, ни самих себя, ни этот мир, дорогая, — последнее слово он произнес по-уэльски.
— Но почему? — она сидела, прижавшись к его груди, и слова звучали почти неразличимо.
— Мы всего лишь два человека, Энни. Я не должен был говорить тебе о своих чувствах. Я хотел, как-то сгладить ту боль, которую причинил тебе. А в результате принес новые страдания, к тому же более жестокие.
— Но почему мы должны мучить друг друга? — Энни обняла его за плечи и нежно поцеловала в губы. — Разве мы не можем любить друг друга, где и когда захотим?
— Мы не можем рисковать. Появление внебрачного ребенка у замужней женщины при дворе — скандал, который королева не потерпит.
— Но тогда я просто не поеду в Лондон, а останусь здесь, с тобой.
Эван покачал головой:
— Уже через неделю я буду мертвецом. Андрэ Скалия об этом позаботится. Но самое главное, Энни, мы должны думать о твоем будущем. Мне нечего предложить тебе, кроме добычи пирата, зависящей только от удачи, а удача переменчива.
— Ты не прав, — по лицу девушки потоком текли слезы. — Ты подарил мне сокровище гораздо большее, чем целое королевство из золота и серебра.
— Да. Я должен расстаться с тобой именно потому, что очень тебя люблю, — голос его дрожал, когда он снова наклонился, чтобы поцеловать ее. Но на этот раз поцелуй не был нежным. Его объятие было таким молниеносным и крепким, как смертельный удар кинжала, наносимый верной рукой. Душа ее от боли вскричала.
Глава 14
Виндзорский дворец, 1577 год.
По худым плечам королевы Елизаветы прошла дрожь. Из груди ее вырвался хриплый звук, переросший в лающий смех. Испещренный текстом лист бумаги в ее руках загремел, как погремушка.
Энни стояла у подножия возвышения перед Елизаветой, нервно сжав перед собой руки и покусывая нижнюю губу.
— Лорд Бергли сказал, что вы гневаетесь на меня за этот памфлет, Ваше Величество.
Королева передала бумагу графу Лестеру, который стоял подле нее на своем обычном месте.
— Прочтите, Робби, и скажите, должна ли я гневаться на эту юную писательницу.
Затаив дыхание, Энни наблюдала за тем, как Роберт Дадли, лорд Лестер, изучал ее писанину. Шелест разговоров придворных в дальнем конце зала смешивался со звуками музыки, доносившейся с галереи. Граф Лестер хмыкнул, читая последнюю диатрибу[16] Энни. Глаза его заблестели живым интересом, по лицу разлился румянец.
— «Продавец чудес» в рассказе — не кто иной, как герцог де Гиз, — комментировал он.
Энни бросила беспокойный взгляд на французского посла, стоящего в нескольких футах от нее и сердито на нее глядящего. Она думала, не слишком ли сильно задевал французскую гордость ее едкий фарс о ночи Святого Варфоломея с ее кровавой резней. Однако идея высказаться на эту тему не давала ей покоя с тех самых пор, как пять лет назад она услышала рассказ об этом от одного спасшегося гугенота.
— Марионетка — Карл IX. Нет никаких сомнений! Ну и, конечно, за веревки его дергает королева-мать, Екатерина Медичи.
Издав шипящий звук, выражавший, по всей видимости, негодование, французский посол вышел из залы, даже не откланявшись.
— Ну и что ты думаешь, Робби? — спросила королева, холодно улыбаясь вслед уходящему французу.
— Мисс Блайт обладает острым умом и отсутствием страха перед авторитетами.
Выщипанные брови Елизаветы взмыли вверх.
— Наверное, именно поэтому она мне нравится. Ах, Анна, я не знаю, где нашел вас Андрэ, но за три года, что вы здесь, вы стали для двора бесценной находкой.
Энни присела в почтительном реверансе. Накидка ее головного убора упала вперед. Она, вняв совету Андрэ, теперь скрывала волосы.
— Благодарю вас, Ваше Величество. Служить вам — большая честь для меня.
— У памфлетиста с католиками, похоже, свои счеты, — заметила Елизавета. — У вас есть причина ненавидеть папистов?
Вопрос отбросил Энни на несколько лет назад. Она, снова увидела разоренный, затерявшийся в джунглях Эспаньолы, дом Габриэлы и Уильяма Блайт, представила, как солдаты Христовы тащат ее бабушку и дедушку по площади, привязывают их к столбу, как в языках пламени скрываются ее самые дорогие люди на свете.
— Да, Ваше Величество, — согласилась она. — У меня есть причина ненавидеть их, да простит меня Господь.
— Вам не следует бояться гнева нашего милостивого Бога, — успокоила девушку Елизавета. — По-моему, вера — это личное дело каждого человека, касающееся только его и Всевышнего. И если эта Медичи способна проливать кровь своих людей, прикрываясь именем Господа, то я… — она не договорила и устремила стальной взгляд на архиепископа Кентерберийского. — Я не хочу подглядывать в окна за чужими душами.