Генрих Шумахер - Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона
Эмма стала сзади Уильяма и принялась смотреть на его склоненную голову. Она казалась большой и значительной, как обиталище сильного ума, но в свадебную ночь, когда у жадного старца свалился парик…
Прежде Эмме не раз приходилось видеть такие формы черепа. Во времена нищеты и позора, когда выброшенная на улицу пресытившимся знатным лордом Эмма существовала, продавая себя, она частенько видела у порочных, погибших мальчишек такие же маленькие, мягкокостные черепа с впавшими висками, шишковатыми затылками, тонкими, изогнутыми вверху ушами.
В ту — брачную — ночь она страшно бранила себя за это сравнение высокопоставленного аристократа с ворами и мошенниками. А теперь, после двух лет брака… теперь она узнала его! Сэр Гамильтон умел смотреть в глаза ясным, чистосердечным взором и ласково улыбаться, в то время как его речь была напоена ложью, а мозг лелеял злобные планы. Он умел проливать слезы сочувствия над несчастьем своей жертвы, умел ловко заметать следы… и весь мир превозносил прямоту его характера, доброту его сердца.
Маленький воришка и мошенник…
Но, в то время как правосудие отправляло такие темные личности на виселицу, сэр Уильям стоял на высоте общественного положения. Ему вменялось в заслугу и добродетель то, что у других было пороком и преступлением…
Разве не был он прав, высмеивая нелепость жизни? Эмма сама была доказательством того, что человек, лишенный угрызений совести, может добиться всего. Ведь сэр Гамильтон выкупил ее у собственного племянника — за деньги, словно рабыню… потому что он был богат, тогда как Гренвилль терпел нужду…
Теперь, когда сэр Уильям был гарантирован в обладании Эммой, он без стеснения признался ей во всем. Он смеялся над совершенным торгом, словно над удачной шуткой. Он называл это иронией философа над комедией жизни, на которую смотрел с высоты холодного рассудка.
Его злорадный смешок производил на Эмму впечатление удара хлыстом и лишал ее с трудом обретенного покоя, вливал злобу в ее жилы, вспенивал в мозгу дерзкие мысли. А если она отплатит ему той же монетой, если она обманет его и предаст позору, осквернив ложе? Сможет ли он в качестве героя той самой шутовской комедии жизни остаться настолько философом, чтобы иронически вышучивать собственную одураченность?
Придворные вельможи теперь перед ней на коленях, сам король неаполитанский украдкой ищет ее взора. Она смело может рискнуть… Почему же до сих пор она не сделала этого? Неужели в ней все еще оставались следы порядочности, восстающей против новой лжи? Нет, скорее потому, что будет ложью, если она выкажет любовь какому-либо мужчине: никогда не сможет она любить более, ее сердце мертво.
И все-таки… Было что-то такое, что порою страстной тоской пробуждалось в ее сердце, страстно манило, звало куда-то. Что это было? Что?
«Неаполь, 10 сентября 1793 г.».
Едва сэр Уильям успел обозначить дату своего доклада, как из гавани донесся звук пушечного выстрела. Сейчас же после этого в дверь постучались, и в комнату вошел первый секретарь посольства.
— Извиняюсь, ваше превосходительство, если помешал! Из гавани доложили, что только что замечен «Агамемнон» из тулонской эскадры адмирала Гуда. Одновременно прибыл кабинет-курьер Феррери. Их величества просят ваше превосходительство пожаловать к ним.
Сэр Уильям засмеялся:
— Еще бы! Наверное, они немало перепугались, пока «Агамемнон» не поднял флага! Что, если бы это оказался француз?! Помните встречу девять месяцев тому назад, мистер Кларк? Нет? Ну да ведь вас тогда еще не было здесь!
Посланник со злорадной многоречивостью рассказал секретарю историю, которой неаполитанский двор был унижен в глазах всей Европы. В гавани Неаполя появился с флотом Латуш-Тревиль, французский адмирал, и потребовал признания республики и удовлетворения за оскорбление французского посланника в Стамбуле, которое явилось следствием политики Марии-Каролины. Это требование он передал не через офицера, а через простого гренадера Бельявиля, который третировал неаполитанского короля, словно рекрута. Чтобы избежать обстрела города, Фердинанд был вынужден смиренно извиниться и пригласить офицеров к парадному обеду в знак примирения. Но «республиканцы» отказались от всякого общения с «деспотом Неаполя».
— Гренадер внушил королю безумный страх перед французами, — смеясь, закончил сэр Уильям. — Нет ничего странного, что Фердинанд дрожит перед известиями из Тулона. Передайте Фердинанду, что я сейчас же буду у его величества. Кстати, загляните в регистр, что это за судно «Агамемнон» и кто им командует — у меня будет возможность помочь королю рассеять время нетерпеливого ожидания.
Секретарь открыл актовую книгу, которую держал в руках.
— Я предвидел вопрос вашего превосходительства и захватил с собой регистр. «Агамемнон» — линейный корабль с сорока шестью пушками, находится под командой Нельсона; в начале августа он присоединился к эскадре адмирала Гуда, который совместно с испанцами под командой адмирала Лангара блокирует города Марсель и Тулон.
Эмма сделала резкое движение и перебила секретаря:
— Капитана зовут Нельсон? Горацио Нельсон?
Мистер Кларк снова заглянул в книгу:
— Горацио? Точно так, ваше превосходительство, его зовут Горацио.
— Ты его знаешь? — спросил сэр Уильям.
Эмма сделала равнодушное лицо.
— Нет, но, должно быть, я слыхала когда-то его имя.
— Имеются о нем какие-нибудь подробности в актах, мистер Кларк?
— Очень скудные, ваше превосходительство. Он сын деревенского пастора, двенадцати лет, в 1771 году, поступил на флот, в 1773 году совершил научную поездку в Полярное море и в 1779 году стал почтовым капитаном в Вест-Индии, где завоевал испанский форт Сан-Жуан. В 1780 году он вернулся в Англию, чтобы полечиться от паралича. В 1781 году снова поступил на службу, в 1784 году у него произошел острый конфликт с начальством…
— Ах, помню! — перебил его сэр Уильям. — Он раскрыл хищение на верфях! Очень почтенная личность! Значит, сообщите Феррери мой ответ и приготовьте курьера для Лондона. Быть может, «Агамемнон» привезет такие известия, которые надо будет сейчас же передать нашему министерству! — Он подождал, пока секретарь вышел из комнаты, а затем обратился к Эмме: — Не зашифруешь ли ты Питту сказочки королевы Марии-Каролины?
Она пристально посмотрела на него:
— Ты настаиваешь на этом?
На тонких губах сэра Уильяма скользнула улыбка.
— Разве это не моя обязанность?
Эмма холодно кивнула, села за письменный стол и принялась зашифровывать депешу. Но сэр Уильям все еще не уходил: что-то удерживало его здесь. Эмма знала, что это было, — она знала улыбочку, с которой он посматривал на нее.
