История Деборы Самсон - Хармон Эми

– Я не хотел говорить тебе, Роб, но Джерри тоже больше нет. Он погиб. Может, никого из нас больше не осталось, кроме тебя.

Он рванулся вперед, оскалившись, высоко вскинув руку с ножом, не сводя глаз с генерала, и я завопила, не помня себя от гнева и не веря, что это действительно происходит. Но еще я спустила курок. От удара Фина швырнуло вперед – он по-прежнему сжимал в руке нож, его грязные босые ноги на миг оторвались от земли, – и я снова помчалась за ним вдогонку, как много раз делала прежде, годы тому назад, пытаясь догнать, поймать его, пока он не упал. Но он победил.

Я опустилась рядом с ним, надеясь, что пуля лишь оцарапала его, что я каким-то чудом в него не попала. Но я не промахнулась. И Эбенезер Спроут тоже.

– Я никогда тебе этого не прощу, Финеас Томас! – выкрикнула я, зажимая руками дыры в его груди.

– Я не ищу спасения, Роб, – прохрипел он. Кровь булькала у него на губах, а он улыбнулся мне, как тот, прежний, Финеас. – Мне даже не больно. Я будто лечу. Разве тебе… раньше… не снилось… что ты летишь?

Я схватила его за руку, но он уже начал слабеть, и его рука холодела.

– Я больше не бегу, Роб. Победа за тобой.

Генерал выкрикивал приказания, вызывая доктора Тэтчера, который только что прибыл вместе с подкреплением. Полковник Спроут опустился рядом со мной на колени. Он принес ром и бинты, но было уже поздно. Финеас умер с открытыми глазами, с ухмылкой на губах, будто точно знал, что он сделал и чего хотел.

Спроут осторожно закрыл ему глаза:

– Не ты его убила и не я. Он убил сам себя. Но ты и сама это знаешь, Дебора Самсон.

Я не шелохнулась. Я была потрясена. Оглушена случившимся. Но Спроут продолжал говорить, тихо, доброжелательно:

– Я не сразу тебя разгадал. Может, я бы никогда не додумался, если бы ты сегодня не стала защищать Финеаса. Он назвал тебя Робом, и я вспомнил тощую девчонку-служанку, которая жила в доме Томасов. Вспомнил, как отец рассказывал мне, что Дебора Самсон записалась в армию, а потом напилась и отцы церкви вынесли ее из нашей таверны и велели хорошенько проспаться.

Он прыснул, будто мы только что не убили мальчишку, которого знали с детства. Эбенезер Спроут тоже служил слишком долго. Или, быть может, слишком многое повидал. Даже я его не удивила.

– Такое ведь было? – тихо переспросил он.

Я не стала ни соглашаться, ни отрицать. Я лишь глядела в мертвое лицо Фина, на его грязные босые ступни и, ничего не чувствуя, ждала, что еще скажет Спроут.

– По мне, так ты хороший солдат. Да к черту все, просто отличный. А я хочу сохранить каждого солдата, который хочет быть здесь. Господь свидетель, мы повидали немало парней, которым тут быть не хотелось. Я никому ничего не скажу. Даже папаше не скажу, хотя ему страх как понравилась бы эта история. – Он потрепал меня по плечу. – Ну, может, когда-нибудь потом. Идет?

– Дебора, вы не спите? – спросил генерал, когда наконец вернулся в палатку.

Доктор Тэтчер обработал ему раны, и он весь вечер провел с бунтовщиками. Судя по тому, какая тишина стояла в лагере, он последний еще не лег спать.

То, как он назвал меня по имени, напомнило о той жизни, что была у меня прежде, о людях, которых я любила и которые любили меня, пусть даже этой любви всегда не хватало. Я обещала себе, что не буду плакать, но не смогла с собой совладать.

Я сглотнула, собралась с силами и ответила:

– Да, сэр.

Я смыла с рук кровь Фина и сменила рубашку. Разбила палатку генерала и приготовила для нас скромный ужин, а когда все дела были сделаны, забралась под одеяло, мечтая о забытье. Но оно не приходило.

Генерал не лег на постель, которую я приготовила, его широкие плечи поникли. Он сидел, уперев локти в колени, низко повесив голову, – темная тень на светлой стене палатки.

Его надо было утешить. Подбодрить. Мне следовало говорить с ним, так же как когда я ехала у него за спиной на Леноксе, не давая ему свалиться на землю. Но мне было очень больно, и я лишь сжала зубы в удушливой тьме и лежала так тихо, как только могла, ощущая, как сердце распадается на кусочки.

– Он хотел умереть, – прошептал он.

И хотя я сомневалась, действительно ли он говорит со мной, но все же ответила:

– Да, сэр. Знаю.

– Я предложил ему милосердие, но он жаждал освобождения.

– Да, сэр. – Я могла сказать только это, но в его словах звучала такая боль – как у страдальца, растянутого на дыбе, – что я поднялась и пошла к нашим рюкзакам, которые лежали у стенки палатки. Я вынула оловянную кружку, наполнила ее грогом до половины и опустилась на корточки рядом с генералом. – Выпейте, сэр. Вам станет легче.

– Не я здесь плáчу, – отвечал он, подняв на меня запавшие глаза.

– Может, стоило бы.

– Это поможет?

– Это смягчит вашу скорбь.

Он вернул мне нетронутую кружку:

– Если я начну… не сумею остановиться.

– Пить, сэр? Или плакать?

Он окинул меня измученным взглядом, но я снова поднесла ему кружку:

– Я не позволю вам выпить слишком много.

Он поднял бровь, будто говоря: «Тебе меня не остановить», но все же взял кружку и выпил почти до дна, морщась от резкого, обжигающего напитка. Последний глоток он велел сделать мне. Я подчинилась, чтобы не спорить.

– Я оставила вашу флягу здесь, у постели, на всякий случай. Она полная, и вода в ней вкусная и прохладная.

Я убрала оловянную кружку в рюкзак.

– Спасибо.

Я снова легла на постель, повернулась лицом к нему.

– Он вас узнал. Он назвал вас Робом.

– Да. Он знал, что я… здесь. Видел меня в ночь праздника в честь дофина.

– И вы его тоже видели.

– Да. Я с ним говорила.

– И не сказали мне об этом.

Слезы хлынули у меня ручьем, так что я не могла ответить. Он ждал, низко опустив голову, словно я его предала, и это лишь усилило мои муки.

– Мне было слишком больно, – проговорила я, сжимая зубы, стараясь сдержать волны эмоций, что вздымались внутри.

– Почему?

– Он т-так изменился.

– Мы все изменились. И только к худшему. – В его голосе слышалась скорбь. – Неужели вам так сложно довериться мне, Самсон?

– Это не доверие, сэр. Это страх.

– Страх? Но чего? Я знаю, кто вы.

– Вот этого, – выдавила я и коснулась щеки. – Страх, что сломаюсь. Разревусь. Страх скорби. Во мне, внутри, море скорби. Она у меня в груди и в животе. В голове и в руках. Ноги ноют от скорби. И ступни. Она у меня под кожей, в крови, и я не… могу… ее удержать.

– Ох, Самсон, – прошептал он.

Он сел рядом, пригладил мне волосы и утер слезы, хотя ранен был он, не я. Я попыталась подняться, но он снова уложил меня и поднес флягу с водой, которую я набрала для него.

Я пила, и плакала, и снова пила, но он не уходил, а когда я перестала дрожать и в груди у меня опустело, он перетащил свою постель ближе к моей и лег на бок, прижавшись грудью к моей спине, притянул меня ближе и обнял.

– Вам очень больно, сэр? – прошептала я. Я так устала, что не могла даже приподнять голову.

– Тсс. Я в порядке. Спите, – пробормотал он.

Мне показалось, что он поцеловал меня в затылок, но, возможно, это было лишь его дыхание у меня в волосах.

– Я боюсь спать. Боюсь снов. Когда закрываю глаза, снова вижу, как он падает на землю.

– Расскажите, каким он был в юности, – попросил он.

Я подчинилась и начала с ранних лет. Мои слова едва ли были разборчивы, и все рассказы оказались короткими, но страх отступил, и его сменили дорогие воспоминания.

– Финеас Томас, мальчик, которого победили лишь с помощью волшебных штанов, – сказал Джон. – Вспоминайте его.

– Он сравнил смерть с полетом, – проговорила я, погружаясь в сон. – Он сказал, что Джерри тоже погиб. Я верю ему. Я чувствовала это после Тарритауна, но не смела себе признаться.

– Ох, Самсон, – прошептал Джон, зная, как я любила младшего из братьев, моего близнеца, моего лучшего друга, но у меня не осталось больше слов. Мне хотелось лишь забыться в его объятиях.