Тадеуш Доленга-Мостович - Счастье Анны
— Он там, в алькове, если хотите, — усмехнулся он Бубе, и эта усмешка показалась ей омерзительнее всего.
— Работай, чего смотришь! Твои дела?! — закричала женщина.
Альков был закрыт полосками из красной и зеленой папиросной бумаги. На застеленной чистой простыней кровати лежала очень молодая и симпатичная девушка, смертельно бледная, с запавшими глазами. Рядом с ней на огромной подушке, закутанный, лежал ребенок со сморщенным красным личиком и лысой головкой, на которой кое-где черными щетинками торчали волосы, что выглядело как лишай или экзема. Бубу охватило нестерпимое чувство жалости: в такой нужде, в этой духоте родилась новая жизнь, уродливая, бессознательная, но такая ценная, что эта девушка отважилась на мучения, на страшную боль, на насмешки и травлю, чтобы только дать миру эту жизнь.
И вдруг Буба поняла, что нет в этом ни героизма, ни скандала, ни стыда, но что так было нужно. Необходимость! Она не представляла себе, что почувствует, стоя здесь, полную солидарность, непродуманную, необоснованную, неосмысленную, полностью независимую от собственной воли солидарность с этой женщиной. Здесь даже жалости нет места, потому что как можно сожалеть о счастье!
Буба представилась, сказав, что адрес ей дала пани Щедронь и что она пришла спросить, не может ли она чем-нибудь помочь.
— Спасибо вам, но сейчас не надо. Добрые люди приютили меня, время от времени заглядывает знакомый доктор, ребенок, слава Богу, здоров…
— Это сын?
— Да. Спасибо за доброту.
— И… вы не сожалеете, — заколебалась Буба, — не сожалеете о том, что случилось?..
— Если бы и сожалела, — ответила Фэлька, — это не много бы помогло, а почему я должна сожалеть? С голоду я не умру, так или иначе на себя и ребенка заработать смогу.
— А вам нетрудно будет найти работу?
— Кому сейчас легко с работой?
Буба задумалась:
— Когда вы поправитесь, я найду вам работу. Я попрошу отца, а он уж это сделает.
— Большое спасибо.
— А сейчас вам ничего не нужно?
— Ничего, спасибо вам.
С другого конца комнаты раздался резкий голос прачки:
— Что говоришь, глупая! Ты что, не можешь попросить, чтобы тебе какой-нибудь еды получше принесли?.. Она же кормящая и нельзя жить на одной картошке и каше.
— Конечно, конечно, — вскочила Буба.
Она хотела тотчас же сбежать вниз и купить сметаны, шоколада, булочек, фруктов, но хозяйка предложила:
— Если вы дадите деньги, то мой сын сбегает.
— Большое спасибо, — успокоилась Буба и подала ей банкнот.
Прачка посмотрела на деньги, взглянула на сына, поколебалась и вытерла руки:
— Лучше я сама схожу.
— Зачем мама будет спускаться по лестнице? Я в один миг сбегаю.
— Делай свое, — оборвала его мать, — так деньги будут надежнее.
— Тоже мать, — оскорбился он и с презрением пожал плечами.
Прачка ничего не ответила, набросила на широкие плечи шерстяной платок и вышла. Ее сын сплюнул сквозь зубы в угол и занялся стиркой.
— Вы его очень любили? — спросила вполголоса Буба.
— Кого? — удивилась Фэлька.
— Ну… отца этого ребенка.
— Конечно…
— А сейчас ненавидите его?..
— Господь с ним, — она безразлично пожала плечами, — не его вина. Я сама хотела ребенка и чужих всегда любила. У меня уже было двое женихов, и ни один не хотел жениться, потому что работа или непостоянная, или вовсе безработный. Если бы у меня какое-нибудь приданое было или хороший заработок, чтобы и на него и на меня хватило, а так каждый говорит: зачем жениться? Поэтому я подумала, что все равно мне замужество не светит, так хоть ребеночка иметь, какую-нибудь близкую душу. Вот, слава Богу, и имею.
— Слава Богу! — иронично рассмеялся сын прачки. — Пусть панна Фэлька воздержится благодарить Бога, потому что еще не известно, что из него выйдет.
— Пусть у пана Стефана об этом голова не болит, — резко сказал больная.
— А чего это ей болеть? Мой, что ли? Я только говорю, что бабы всегда так. Каждая считает, что фраер на ребенка побежит и вернется к ней. А мужику, например, зачем ребенок? Хлеба слишком много на свете, что ли? Ну, я не говорю, что надо совсем отказываться. Если есть за что, то имей этих детей хоть полдюжины, но нужно свое понятие иметь: сам с голоду сдыхаешь. А бабы так: не подумают ни о чем — готово. А тут и безработица, и болезни, и в школу вроде послать надо, да и дома досмотреть, и жилье иметь. Ни на что не смотрят.
— Я не боюсь, — проворчала Фэлька.
— Вот-вот! Баба никогда не боится, что ей? Я видел такую. Машину ведет, рулем крутит вправо-влево и ничего не боится, а тут из-за угла (на Граничной это было) трамвай выскакивает, и я смотрю, даст ли баба задний ход, а она влево! И здесь платформа с мукой, так она, стерва, руки вверх и кричит!.. Холера! Была машина — и вдребезги, нечего собирать, а она только трясется вся и плачет… Забрали в госпиталь. И чего было лезть?..
— Она сильно покалечилась? — спросила Фэлька.
— Известно. Автомобильное движение своего понимания требует. В следующий раз в машину не сядет.
— А почему пан Стефан меня с машиной сравнивает? Какое отношение имеет это? — возмутилась больная.
— Я не сравниваю, так только говорю. Когда я еще работал шофером у графини из Млодзейовиц, так та тоже кричит, бывало: «Быстрее! Быстрее!», — а сама не представляет, что, к примеру, скользко, да и вдруг подвода выскочит. Ей лишь бы скорее. И меня стыдит, что я боюсь. А я не боюсь, только мужское разумение имею, знаю, когда нужно быть внимательным, а когда можно газовать на полном. А бабы, к примеру…
Дверь открылась, и он умолк. Прачка принесла ветчину, молоко и булки.
— А здесь все, что осталось, — она протянула Бубе горсть мелких денег.
— Оставьте это у себя, — быстро ответила Буба, — пригодится на завтра.
