Тадеуш Доленга-Мостович - Счастье Анны
— Нет.
— Как, и ничего не слышали о психоанализе?
— Вообще-то слышала, — смутилась Буба, — но у нас дома таких книг нет.
— Естественно, — согласилась пани Ванда, — я постараюсь найти для вас несколько книг в этой области. Придется попросить Дзевановского, чтобы он передал вам, у него прекрасная библиотека. Но прежде всего вы должны прочесть Фрейда и хм… Линдсея, а потом Бертрана Рассела. Это пояснит вам многое.
Пояснит! Требовались ли ей еще какие-нибудь пояснения! Перед ней вдруг открылся мир, тот же и все-таки совершенно иной — понятный, простой, гениально простой! Только до сего времени от нее скрывался смысл этого мира. Невероятно, чтобы такой умный человек, как ее отец, не знал обо всем этом. Наверное, от нее скрывали в воспитательных целях. Что за наивность!
Они разговаривали еще довольно долго, а сейчас, прижавшись щекой к подушке, Буба старалась вспомнить каждое слово, произнесенное этой умной и смелой женщиной.
— Мы являемся, а скорее, были, — говорила пани Ванда, — неслыханно самоуверенными. Землю считали центром Вселенной, пока наука не доказала, что наша планета представляет собой лишь микроскопическую пыль; себя считали какими-то полубогами с какой-то бессмертной душой, которой не было у зверей, и искали рая и ада, чтобы определить цель жизни. А сегодня мы знаем, что целью является жизнь сама по себе, жизнь, которую нужно использовать в ее биологическом значении; знаем, что осложнение этой жизни является не чем иным, как преступлением, потому что это глупость. Человек — это плоть, а все, чем человек располагает, должно служить этой плоти, должно быть приманкой, какой являются, скажем, красота, одежда, духи, ум, или, как, например, гигиена и спорт, должно обеспечить нам возможность пользоваться как можно дольше этой плотью. Этому осознанно или подсознательно служит вся наука, культура, вся цивилизация, которые постепенно освобождаются от пут предрассудков.
Ночью Бубе снилось, что Платон с лицом директора Минза пытался ухаживать за новым начальником отдела рекламы и пропаганды паном Таньским. Это было гадко и возбуждающе. Пан Таньский выглядел как женщина и держался с каким-то необычным кокетством.
На следующий день Буба присмотрелась к нему более внимательно, чем обычно. Ведь бывают пророческие сны. А вдруг он на самом деле гомосексуалист? Однако быстро отбросила эту мысль, потому что, во-первых, это был сильный, здоровый парень, который очень громко смеялся (во всяком случае иначе, чем во сне), а во-вторых, он не скрывал своей заинтересованности Бубой. Она тоже была убеждена, что Таньский вообще-то может нравиться. Тому, кто имеет такие широкие плечи, можно простить даже волосатые руки.
Во всяком случае, во всем бюро это был единственный интересный мужчина, а поскольку пани Лещева не всегда имела достаточно времени, чтобы лично относить в отдел рекламы и пропаганды подробные данные о проектируемых экскурсиях и о разных международных туристических представлениях, Буба охотно ее замещала. Конечно, не ради заигрываний Таньского. Она вообще любила коллег, бюро и его дела, всем интересовалась, а если ей здесь что-нибудь и надоедало, так это только регистрация экскурсий по стране, что входило в ее обязанности.
Разговоры с Таньским неизвестно почему всегда носили привкус детских шуток. Возможно, он воспринимал се как ребенка, но это не обижало ее. Правда, не раз она думала, как начать с ним серьезный разговор, но просто как-то не получалось. Но спустя несколько дней такая возможность представилась.
В воскресенье вечером пани Щедронь прислала обещанные книги. Буба тотчас же спрятала их в свой шкаф, но, уходя в бюро, подумала, что было бы неплохо взять одну книгу с собой. Она выбрала такую, название которой показалось ей наиболее важным и научным.
Книга лежала на краю стола, и пан Таньский, бросив на нее взгляд, удивленно спросил:
— Вы читаете Фрейда?
— А что же в этом особенного? Вы считаете меня такой недалекой, что я не могу интересоваться серьезными вещами?
— Боже упаси, — возразил он, — только… только… что…
Он взял книгу в руки и пролистал страницы. Он делал это машинально, однако что-то его заинтересовало, и он начал читать.
— Это вы подчеркивали здесь некоторые абзацы? — спросил он удивленно.
— Разумеется, я, — ответила она, не задумываясь. — То, что вызывает у меня особое внимание, я всегда подчеркиваю.
Она сказала неправду, потому что никогда этого не делала, а о существовании каких-то подчеркнутых мест в книге вообще не знала. Ей, однако, хотелось произвести на Таньского впечатление, и она своего добилась. Он как-то невыразительно усмехнулся, но был удивлен.
— А зачем вы подчеркнули это? — спросил он, показывая ей большой абзац, отмеченный карандашом.
Она посмотрела и прочла одну фразу. Самое ужасное было в том, что она не могла справиться с румянцем, покрывшим ее щечки: там шла речь об импотенции.
Она вырвала книжку у Таньского и спрятала ее в ящик стола.
— Ох! — воскликнула она. — Бюро не место для беседы по этим вопросам. Это не очень хорошо с вашей стороны.
— Если вы позволите, — начал он, — мы поговорим об этом где-нибудь в другом месте, например…
— О, пани Лещева уже свободна, — прервала она его. — Спешите, потому что сейчас она пойдет к директору.
— Уже иду, но сегодня я провожу вас, хорошо?
— Плохо.
— Почему?
— Поспешите. Завтра вы проводите меня.
С улыбкой он кивнул головой и побежал к пани Лещевой. Буба разложила перед собой большую тетрадь с лыжными экскурсиями и, оглядевшись вокруг, замаскировала под ней открытую книгу и начала читать подчеркнутые места, так как они содержали самую интересную информацию. Однако то ли из-за торопливого чтения, то ли потому, что текст ощетинился километровыми научными терминами, которых, особенно по-немецки, она не знала, она не могла ничего понять. В одном лишь не приходилось сомневаться, что речь там шла об импотенции, о комплексе Эдипа и неизвестно зачем о ложе матери. Так читать было невозможно, и Буба решила по возвращении домой засесть за тщательное изучение этих вопросов с немецким словарем под рукой.
