Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Изменения не были чем-то, что Том был склонен принимать: по его опыту, изменения обычно были к худшему.

Это было подтверждено, когда они с Гермионой прибыли с «Хогвартс-экспрессом» в конце учебного года. Они вышли из фойе вокзала Кингс-Кросс на лондонскую улицу. В этот момент они увидели, что Лондон, им обоим известный, больше не узнать.

Небо над городом было тёмным и серым, но это было не из-за надвигавшейся бури — основы английской жизни вне зависимости от сезона. Это была пелена дыма, вонявшая сгоревшим топливом, с дымкой мелкой сажи, покрывающей кожу и землю, словно грязный снег.

Депо «Королевской почты» на другом конце дороги представляло собой груду кирпичей и обломков, несколько верхних этажей снесло, и они провисали над первым этажом и бордюром. Лондонский горизонт был другим: будто его проплешины, зазоры, как Том смутно помнил, не были такими пустыми, когда он видел его в последний раз. Как ряд зубов во рту регбиста после схватки. С заколоченными окнами, золочёными буквами табличек и вывесок, покрытыми пылью, здания центра Лондона потеряли часть своего блеска, величия и характера, а некоторые и вовсе исчезли.

Лондон был… изуродован.

Том услышал резкий вздох Гермионы. Он почувствовал, как что-то прошлось по рукаву его пальто, а затем что-то мягкое коснулось его левой руки.

Её рука сжала его: их кожа соприкоснулась. Её ладонь была маленькой и тёплой, а её пальцы были тонкими и нежными по сравнению с его.

Естественным инстинктом Тома было отдёрнуть руку и ударить её по костяшкам пальцев.

Он всегда считал, что держаться за руки было либо чем-то ребяческим, либо неприличным. Самые маленькие дети держались за руки, играя в пятнашки на школьном дворе или шли в школу или церковь, разбитые на пары. Старшие девочки-сироты, которым оставалось несколько месяцев до выпуска из приюта, держались за руки, когда шли на свидание с кавалером. По правилам, согласно подаренным учебникам по этикету, джентльмен должен был предложить руку, а не ладонь. Да и случайного прикосновения к коже не произошло бы, поскольку знатные и утончённые дамы, выходя из дома, надевали перчатки.

Даже в волшебном мире люди соблюдали правила поведения. Некоторые были более строги в этом отношении, чем маглы, зачастую среди консервативных семей, где ведьма хорошего воспитания должна была обзавестись семьёй до своего двадцать пятого дня рождения. (В Общей гостиной он слышал, как слизеринки шестого и седьмого годов пренебрежительно отзывались о вульгарности маглорождённых девушек с других факультетов, хотя насколько это было связано с публичными faux pas{?}[(фр.) оплошность, опрометчивый проступок], а не с соблазнением неженатых молодых людей, он не мог сказать.)

Существовала грань между детским поведением и правильным поведением, и Том не знал, на какую сторону ему встать. Он не хотел, чтобы его называли ребёнком. Он никогда не играл с другими детьми в салочки и классики и сам не считал себя ребёнком с тех пор, как научился читать и кормить себя. Да и когда это его волновали приличия, кроме как на словах, из социальных ожиданий?

Рука Гермионы была тёплой. Её присутствие было приятным и в какой-то мере успокаивающим: он забыл свои переживания о состоянии Лондона и войне…

Он не ударил её.

Он сжимал её руку, когда они выходили к ряду припаркованных автомобилей, проходя мимо мужчин в форме и женщин с повязками на руке того или иного полка или добровольческой службы. У всех были маленькие прямоугольные коробочки, привязанные шнурками вокруг шеи или болтающиеся на петлях для ремня.

Противогазы.

На каждом углу были солдаты с винтовками за плечами. Он видел штыки. Ему было не по себе от такого количества открыто демонстрируемого оружия, ведь каждое могло упасть или случайно выстрелить. Ему хотелось достать свою палочку, тогда он хотя бы смог моментально использовать Щитовое заклинание — и будь прокляты последствия от занятия магией на виду у маглов. То, что его палочка была в руке, успокаивало не меньше, чем держать Гермиону на другой…

— Том!

Он моргнул:

— Что?

Она потрясла рукой:

— Мне нужны обе руки, чтобы положить сундук в багажник.

Он отпустил её. Тепло, прикосновение кожи исчезли мгновение спустя. Это было почти такое же тревожное чувство, как по очереди подвергаться разоружению в дуэльном клубе. Пусть он и знал, что это необходимость для практики в технике заклинаний, и что потеря палочки была его выбором, и что она будет лишь в нескольких футах от него, было в этом что-то, что ему никогда не нравилось. Палочка и волшебник были единым целым. Волшебник мог творить магию без палочки, но с ней всегда было проще, чем без неё.

Палочка была проводником, центром внимания и спутником.

Он помог Гермионе загрузить её школьный сундук в расширенный багажник её семейного автомобиля. Следом пошла её пустая птичья клетка.

— Теперь твой, — сказала Гермиона, потянувшись через него за ручкой его сундука.

Том замешкался:

— Мне не надо…

— Сотни тысяч людей спят в общественных убежищах каждую ночь, — сказала Гермиона, отпихивая его и поднимая его сундук. — Многие — потому что им больше некуда идти. Ты не будешь одним из них. Я тебе не позволю.

— Я всё же думаю…

— Заткнись, Том.

Они загрузили его сундук, затем Гермиона набросила сверху фальшивое дно и закрыла багажник.

Когда Том открыл для неё дверь, он заметил всполох серебра на водительском сидении. Миссис Грейнджер наносила помаду с помощью пудреницы, но на секунду он подумал, что она наблюдала за ними сквозь заднее стекло через отражение в зеркальце.

Он бы ничуть не удивился, если бы она так сделала.

Миссис Грейнджер была очень похожа на Гермиону. Они различались в некоторых вещах: у миссис Грейнджер не было чувства такта, но она была в два раза более назойливой. Во всех смыслах неудачная сделка.

Так началось его третье лето в мире маглов на заднем сидении автомобиля Грейнджеров.

Поездка в пригород заняла больше времени, чем в прошлом году, потому что им пришлось сделать несколько объездов вокруг улиц, где дорога стала непроходимой из-за неразобранных завалов. Крупные магистрали были расчищены, но власти не успели убрать весь мусор: похоже, они сгребали выпотрошенные останки упавших зданий в удобные кучи в тех местах, где бомбы пронеслись до уровня улицы.

Он мог заглянуть в подвалы людей с того места, где он сидел в движущемся автомобиле. Он мог рассмотреть архитектурное строение целого дома, как у детских распахнутых кукольных домиков, все этажи были открыты, похожие на анатомическую диаграмму. Под покатым карнизом крыши находилась мансарда для прислуги, но служанок там не было, только развалившиеся остатки дымохода. В центре находилась гостевая гостиная, где шёлковые портьеры, опалённые огнём, развевались в разбитых окнах. В самом низу была кухня, заваленная кусками разбитой плитки и сверкающими ошмётками металла, где железные сковородки и стальные раковины сплавились в одну сплошную массу.

Это выглядело как его боггарт, которого он поджёг, но в тысячекратном масштабе. В тысячу раз хуже.

Боггарт, несмотря на все его магические возможности по смене формы, был ограничен своим размером. Гора останков, которые изобразил боггарт Тома на полу кабинета, выглядела внушительно, но когда он медитировал в спальне той же ночью, вспоминая дневной урок защиты от Тёмных искусств и наслаждаясь испуганным визгом своих одноклассников, то в своём отрешённом состоянии заметил, что он был примерно равен по объёму тому, сколько бы могло поместиться в шкаф профессора Меррифот.

Это бы ни за что не поместилось в шкаф.

Запах, дым, солнце разгара лета, заслонённое клубами пыли, бригады по уборке с повязанными на нос и рот платками, мусорщики, склонившиеся над обломками с тачками, прячущие лица под вздёрнутыми воротниками и низко надвинутыми кепками… Ничего из этого не мог повторить ничтожный боггарт.

Та сцена в кабинете казалась пустяковой по сравнению с этим.