Эжени Прайс - Свет молодого месяца
— Это секрет.
— Даже от меня?
— Ну, я так думаю.
— Ты не знаешь?
— Кажется, он не сказал, чтобы я тебе не говорила.
— Кто этот таинственный «он»?
— Твой папа.
— Папа хотел назвать ее Джесси? Почему?
— Ну, когда он еще был совсем молодым, на Севере он был отчаянно влюблен в одну шотландку по имени Джесси, а она разбила его сердце. Поэтому он и взял эту работу по геодезическим изысканиям во Флориде, чтобы уехать как можно дальше от Джесси.
— И старичок ее так еще помнит, что ему хочется, чтобы внучка носила ее имя?
— Конечно. Теперь у него две внучки, носящие имена двух женщин, которых он любил, — Джейн и Джесси.
Хорейс поцеловал ее.
— Клянусь, ты больше знаешь о старике, чем я. Нет ничего удивительного в том, что я — сентиментальный дурак, но кто бы подумал это о нем? Он такой суровый житель Новой Англии.
— Он не суровый! Он нежный и любящий, и сентиментальный, и романтичный.
— Я всегда знал, что он добрый. Уж это-то я должен знать. Теперь, спи, и ты, и Джесси. — Он опять поцеловал ее. — Я люблю тебя, Дебора Гульд.
— Я люблю тебя, мистер Гульд, дорогой.
Он посмотрел на нее.
— Почему у тебя такое печальное выражение лица?
— Просто мне хочется, чтобы мы проснулись и увидели солнечный свет на краях болота в Блэк-Бэнксе. Дебора, ты можешь это вообразить? Иногда я закрываю глаза и вижу дорожку, вьющуюся между теми большими деревьями, — а дорожка хорошая, засыпанная ракушками, ухоженная, чистая. Совсем не похожая на эти грязные канавы, которые мы здесь называем дорогами. Мне слышится, как болотные курочки волнуются из-за того, что солнце их разбудило; я вижу старого дятла — это настоящий лесной петух, — вижу, как он откалывает целые полосы от сосны там, за гороховым полем, и хотел бы я знать, этот шумный пересмешник все в том же месте заявляет свои права на участок, где он будет выводить птенцов? Помнишь, как он гонялся за бедным дятлом без всякой причины?
— Дорогой мой, — прошептала она, отодвигая прядь волос с его лба, — у нас здесь тоже есть болотные курочки и река, и дятлы, и пересмешники. — Он опустил голову. — Не грусти, дорогой мой муж. Я могу вынести все, — все, что угодно, если ты не печален.
— Но не можем же мы жить в этом домишке всю жизнь!
— А мы и не будем. Я уже попросила Бога, и он обдумывает свой ответ. Ты заработал немного денег в этом году, почти пятьсот долларов. Мы когда-нибудь вернемся на Сент-Саймонс.
— Куда на Сент-Саймонс и как? — Его все еще раздражало, что она обращалась к Богу так, как будто у него есть время разбираться, в каком доме живет та или иная семья. — Куда мы могли бы переехать?
— Не знаю. Но мы переедем. Мы еще молоды. Еще есть время.
— Это ты молода, а мне тридцать пять лет.
— И тебе хочется спать и ты начинаешь сердиться. Спокойной ночи.
В середине лета Хорейс ворвался в старую кухню на острое Блайз, схватил Дебору и закрутил ее, восклицая:
— Прекрасные новости! Письмо от Мэри с самой лучшей вестью!
Она обняла его за шею.
— Ну, так прочти мне!
— Садись, — садись и слушай. «Дорогой Хорейс, я так взволнована, что пишу без всякого вступления. Здесь только что была миссис Вилли с чудесным предложением. Управляющий, которого она наняла после смерти Джона, мошенничал, и она уволила его. Теперь она хочет, чтобы ты вернулся на Сент-Саймонс и взял на себя полностью управление ее плантацией на условиях участия в прибылях! Ты с Деборой и дети сможете жить в доме Вилли вместе со старой дамой и ее незамужними дочерьми, но весь верхний этаж будет в вашем полном распоряжении. Папа сказал ей, что я напишу тебе сразу же, и теперь, пожалуйста, поторопись с ответом. Это, конечно, не совсем так, когда вы были в Блэк-Бэнксе, но это — лучшее из возможного. Мы все ждем, затаив дыхание. Поторопись. Твоя любящая сестра Мэри». — Ну, Дебора?
У нее сияли глаза.
— Бог выполнил свое обещание!
— Ты не возражаешь против того, чтобы жить в одном доме со всеми женщинами Вилли?!
— Ты же там будешь, не правда ли?
Он обнял ее.
— Я не достоин тебя. А уж ты, безусловно, заслуживаешь лучшего, чем это мотание туда и сюда, как я делал в течение всей нашей с тобой жизни.
Дебора высвободилась из его объятий, пробежала по кухне к его конторскому столу, взяла гусиное перо из стакана с дробью и вытянула табуретку у стола.
— Почему ты ждешь, мистер Гульд, дорогой?
Глава XXXVI
Дебора не была уверена в том, что миссис Вилли и Маргарет Вилли одобряют новые занавеси, которые она сшила для комнат на третьем этаже в Поселке, но веселая, хотя и со странностями мисс Хериот Вилли тащилась на третий этаж на своих ревматических ногах почти каждый день, чтобы увидеть, какую новую «фантазию» придумала Дебора.
— Уверяю вас, голубушка, не думала я, что еще увижу этот этаж в таком виде снова. — Миссис Хериот осмотрела помещение с наклонной крышей, кое-где спускавшейся так низко, что Хорейс стукался головой, если забывал нагнуться.
— Мы здесь спали в детстве, знаете ли. Моя кроватка была в том самом углу у окна, где спит ваша Джесси. О, у нас здесь бывало весело и шумно. — Она подмигнула и подтолкнула локтем Дебору. — Наверное, и вам с мужем бывает здесь очень весело?
— О да, мистер Гульд любит посмеяться и пошалить, даже когда он очень устал, как обычно в это время.
Мисс Хериот посмотрела искоса.
— Вы считаете, что мама слишком загружает его работой?
— Просто он очень умелый плантатор, и не выносит, чтобы земля пропадала зря. А вашей маме хорошо с нами?
— Да, насколько ей вообще может быть хорошо. Клянусь вам, я только один раз видела, чтобы моя мать улыбнулась с тех пор, как старый Хассард хладнокровно убил моего брата. Совершенно хладнокровно. И остался себе на свободе, да еще и женился на следующий год.
— Мисс Хериот, мы говорили о том, довольна ли ваша мать работой мистера Гульда.
— О, — она щелкнула пальцами. — О да, о мистере Гульде. Какой он красивый, широкоплечий, достойный человек! Как вы считаете, он так же высок ростом, как был Мистер Каупер?
Дебора улыбнулась.
— Не совсем.
— Бедный мистер Каупер. Ему пришлось уехать с Сент-Саймонса и поехать умирать к сыну на материке. Но вот уж человек, который умел не падать духом, несмотря на все беды, которые ему пришлось вынести. Сын и дочь умерли, и бедная миссис Каупер тоже. Я никогда не забуду того, Что он сказал в церкви в воскресенье после похорон его дочери Изабель, а вы знаете, ее похоронили в тот же день, когда бедняге пришлось продать шестьдесят своих негров. А он любил своих черных, поверьте мне. Так что в то воскресенье у него было очень тяжело на сердце. Он стоял около своего дуба, — это было до того, как отец вашего мужа стал почтмейстером в Джорджии. Он у меня прямо перед глазами, — его седая грива развевалась по ветру, — вы знали, что он был когда-то рыжим?
