Джейн Фэйзер - Почти невинна
Он согнул пальцы рук и ног, провел рукой по своему телу и потребовал подтверждения от сидевшего у постели смиренного монаха.
Он провел много ночей в полусне-полубреду, думая о Магдалене, видя перед собой ясные серые глаза, водопад темных волос, губы, обещающие так много наслаждения. Он был даже рад лежать в лекарне, грезя о ней наяву и во сне. По правде говоря, оба эти состояния для него мало чем отличались, потому что брат Арман поил его сонными зельями, позволявшими выносить долгие пытки выздоровления. Но по мере того как его собственные силы возвращались, действие снадобий заметно уменьшалось, зато пришло сознание того, что окружающий мир по-прежнему продолжает бурлить кипением жизни, но уже без него, и что следует приложить немало усилий, дабы вновь вернуться к своему делу. И вместе с пониманием этого пришла тревога, которая сейчас неотступно терзала Эдмунда. Если его считают мертвым, что стало с Магдаленой? Неужели Ланкастер отдал ее другому рыцарю из политических соображений или чтобы приобрести нового союзника, пока он лежит тут, бессильный и беспомощный, в некоем подобии летаргического сна?
Отец настоятель сочувствовал ему, но твердил, что пациент не сможет вынести тягот пути и не обойдется без ухода брата Армана. Один из монахов через три дня собрался ехать в Суиндонское аббатство. Он-то и пообещал на обратном пути заехать в Вестминстер и передать герцогу известие о чудесном спасении Эдмунда де Брессе.
Эдмунд поднял глаза к темнеющему небу, где галдели грачи на голых верхушках деревьев: стая собиралась на ночь. Брат Феликс отсутствовал три недели. Если он не вернется к завтрашнему дню, Эдмунд все равно уйдет. У него достаточно сил, чтобы одолеть двухдневный путь в Вестминстер, даже если идти не спеша, как и подобает человеку, еще не совсем оправившемуся после тяжких испытаний.
Аббатство находилось в безлюдной местности, в стороне от наезженных дорог. Братия старалась больше молиться, размышлять о бренности всего земного и изучать богословие, а следовательно, сторонилась грешного мира. Правда, монахи довольно гостеприимно встречали путников и пилигримов, готовых углубиться в лес ради того, чтобы получить ночлег и скудный ужин, но больше всего старались заниматься книгами, а главное, кропотливо трудились над иллюстрациями, уделяя весьма мало внимания спасению грешных душ. Настойчивость Эдмунда не трогала их. В конце концов, он был для них чужаком. Но теперь для него настала пора снова взять свою судьбу в собственные руки.
В церкви зазвонил колокол к вечерне. Эдмунд неохотно покинул капустные грядки, вернул мотыгу в маленький сарай и направился к церкви, ощущая запах доброй земли, забившейся под ногти, шершавую, колючую шерсть одежды, щекочущей кожу, первобытную радость бытия. И он снова поблагодарил Бога за дар жизни.
Отец Феликс появился в церкви с последним ударом колокола. Эдмунд со своей скамьи для послушников заметил его, и сердце радостно затрепетало. Он никак не мог сосредоточиться на молитве, хотя слышал ее с детства и губы механически шептали нужные слова.
Когда служба кончилась и все вышли из церкви, отец настоятель махнул рукой Эдмунду.
— Брат Феликс вернулся, сын мой. Он привез тебе письмо от герцога Ланкастерского.
Улыбнувшись нетерпению молодого человека, он отступил. Эдмунд мгновенно очутился возле принесшего послание монаха. Все обитатели монастыря слышали бред раненого, метавшегося в жару, и знали о некоей Магдалене, занимавшей каждый уголок, каждую частичку воспаленного мозга. Теперь стало понятно, что речь шла о жене, беременной жене, которую он, похоже, безумно любил. Находились такие, которые считали, что подобная большая любовь должна быть скорее направлена к Богу, но аббат, ставший монахом только на склоне лет, знавал радости и горести плоти и сочувствовал любви молодого человека.
Эдмунд взял пергаментный свиток, увешанный тяжелыми печатями Ланкастеров, слегка дрожащими пальцами сломал печать и развернул свиток. Послание герцога было кратким. Он выражал удовлетворение тем, что зятю удалось выжить, и требовал его присутствия в Савойском дворце, как только состояние здоровья позволит ему путешествовать. Оказалось, что жена Эдмунда отправилась в Пикардию вскоре после исчезновения мужа, чтобы в его отсутствие закрепить права Ланкастеров и де Брессе на тамошние владения. Кроме того, герцог считал, что Эдмунду было бы неплохо как можно скорее отправиться следом за ней, чтобы развеять неприятные слухи о своей гибели. Послание кончалось пожеланием всех благ и милостей Господних.
— Хорошие новости, сын мой? — спросил аббат, наблюдавший за Эдмундом.
— Неплохие, отец настоятель, — кивнул тот, сворачивая пергамент. — Но я должен немедленно отправиться в Вестминстер. Герцог требует моего присутствия.
— Но прежде вы должны спросить разрешения у брата Армана, — с улыбкой напомнил аббат. — Он наверняка не пожелает, чтобы результаты его упорного труда были испорчены молодым человеком, переоценившим свои силы. Я прошу вас уважать его желания.
— Я был бы неблагодарным негодяем, отец мой, если бы поступил иначе, — заверил Эдмунд галантно, но совершенно искренне. — Однако я считаю, что вполне окреп для долгого путешествия.
— Давайте сначала поужинаем и только потом поговорим с аптекарем.
Аббат направился к трапезной. Сгоравший от нетерпения Эдмунд шагал рядом. Но он постарался взять себя в руки, чтобы, как подобает послушникам, услужить старшим монахам, прежде чем занять место за длинным столом. Он просил позволения служить аббатству и братии во время выздоровления, с радостью приветствуя самый унизительный труд, в благодарность за заботу и милость Господню. В этой службе он обрел мир и удовлетворенность, неизвестные и непонятные рыцарю-воину, но теперь был готов снова взять меч и шпоры, искать славы и чести во имя Англии и святого Георгия и следовать за женой хоть на край света во имя любви и вожделения.
Наутро, все еще в одежде послушника, с деревянными сандалиями монаха на ногах, в простом плаще — единственной защите от февральского холода и с тяжелым посохом — единственной защитой от разбойников, — Эдмунд отправился в Вестминстер. Его путь лежал через лес, но теперь он не представлял опасности для путника, одетого почти что в лохмотья. И даже если его замечали отвергнутые законами и людьми обитатели леса, сидевшие в засадах на верхушках деревьев и в кустах, никто ни разу не причинил ему ни малейших неприятностей.
Он прибыл в Савойский дворец во время ужина и был немедленно встречен камергером герцога, который с низкими поклонами сообщил, что его светлость примет гостя, как только тот умоется и переоденется. Его покои убраны, а оруженосца и пажей немедленно оторвут от ужина и призовут к господину.
