Джейн Фэйзер - Почти невинна
— О, перестань, крошка! — Он обнял ее и приподнял подбородок. — Неужели не догадалась?
— Я не хотела обидеть тебя в саду, — призналась она. Как обычно, всякая досада и раздражение улетучились, стоило ему приласкать ее.
— Я был непростительно груб, — возразил он, обводя пальцем ее губы. — А ты так неудержимо радовалась…
Магдалена, тихо охнув, быстро увлажнила его палец кончиком языка.
— А я думала, что была своевольной, ребячливой и ужасно надоедливой. Гай весело рассмеялся.
— Сначала я тоже так подумал, но с тех пор изменил мнение. Сегодня утром мне ужасно не хватало тебя. Почему ты оставила меня одного?
— Не хотела будить. Ты и так засиделся допоздна…
Гай кивнул:
— Мне столько нужно было сделать… Что с тобой, любимая?
Странное выражение исказило ее лицо: что-то вроде потрясенного изумления.
— Не знаю, — медленно протянула Магдалена, оглядывая себя. Рука сама собой легла на живот. Что-то глубоко внутри затрепетало подобно крыльям бабочки. Затрепетало и затихло. Магдалена подняла голову. Глаза ее влажно блестели. — Это дитя, — едва слышно прошептала она. — Дитя зашевелилось, Гай.
Гай осторожно, словно ожидая чуда, поместил рядом с ее рукой свою ладонь.
— Еще слишком рано, — все же возразил он, качая головой и улыбаясь.
— Скоро и ты почувствуешь, — заверила она. — Наш ребенок растет не по дням, а по часам.
Глава 10
— Брат Феликс должен скоро вернуться, отец настоятель.
— И надеюсь, с новостями, которые успокоят душу нашего несчастного сына.
Аббат возобновил свое размеренное хождение по вымощенной плитами террасе, нависавшей над огородом аббатства.
— Похоже, его силы возвращаются с каждой минутой.
Он показал на фигуру в простой шерстяной сутане послушника. Неизвестный усердно трудился на земле, ритмично, с видимой легкостью взмахивая мотыгой.
— Он настоящий воин, молодой и могучий, — ответил монах. — Такие легко исцеляются даже от самых ужасных ран, подобных тем, которые были нанесены нашему брату.
— Да, если Господу будет угодно, брат Арман, если Господу будет угодно, — мягко заметил настоятель. — Сомневаюсь, что юность и силы помогли бы ему без своевременной помощи вашего искусства целителя и того углежога, что привез его к нам.
Брат Арман, как и ожидалось, не возгордился.
— То умение, которым я обладаю, дал мне Господь.
— Конечно… конечно, — послушно согласился настоятель. — Но что бы там ни было, а наш сын должен быть благодарен вам.
Он повернулся к большому каменному зданию аббатства. Неяркие солнечные лучи освещали изящные аркады и квадратные башни без контрфорсов, стоявшие по всем четырем углам.
Это зрелище неизменно поднимало настроение отца настоятеля, и он позволил себе полюбоваться им несколько минут, прежде чем покрепче закутаться в плащ.
— Я должен поговорить с братом Гаретом насчет паломников, прибывших из Кентербери. Наш брат-гостинник сомневается, вместит ли всех странноприимный дом и сможем ли мы устроить их с удобствами. — Он улыбнулся. Улыбка казалась чересчур проницательной для человека, жившего вдали от грешного мира. — Брата Гарета всегда волнует присутствие женщин-паломниц. По-моему, он боится, что не уследит за какими-либо тайными перемещениями между женскими и мужскими спальнями. Я должен уверить его, что силы молитвы будет достаточно для духовного здравия наших гостей.
Он кивнул на прощание и отошел. Сутана развевалась на февральском ветру, все крепчавшем по мере того, как бледное солнце клонилось к закату. Брат Арман остался на месте, наблюдая за садовником, придирчиво оценивая каждое его движение, отмечая некоторую скованность. К тому же молодой человек часто останавливался, опираясь на лопату, чтобы перевести дыхание.
Прошло семь месяцев с тех пор, как местный углежог притащил тележку с недвижным телом к задним воротам аббатства и попросил у монахов помощи для умирающего. Неизвестный был в таком состоянии, что счастливый исход казался невозможным.
Установить, кто это, так и не удалось. Незнакомца явно раздели, оставив только шоссы и рубашку. Даже сапоги украли. Брат Арман сразу заметил бугры мускулов, особенно на правой руке, и покрытые мозолями ладони: верные признаки человека, неразлучного с мечом. Его рубашка, разорванная и окровавленная, была, однако, сшита из тончайшего полотна, а ворот и рукава украшала изящная вышивка. Было вполне естественно предположить, что раненый — человек благородного происхождения, которого подстерегли разбойники.
Никто не верил, что он выживет, но несчастный цеплялся за жизнь с поразительной стойкостью и, хотя почти не приходил в себя, все же с доверчивостью ребенка подчинялся всем лечебным процедурам: глотал отвары и настои, терпел боль от перевязок со стоическим мужеством воина, привыкшего к тяжким испытаниям.
Становилось темно. Скоро колокол позовет в церковь обитателей аббатства, как монахов, так и паломников и случайных путешественников. Вечерний холод вреден для человека, только что вставшего с одра болезни. Брат Арман окликнул человека в саду.
Эдмунд де Брессе поднял голову и приветственно помахал рукой. Однако ему не хотелось входить в здание. Он наслаждался тяжелым трудом простолюдина. Его тело, так долго лишенное движения и упражнений, казалось, крепло от одного удовольствия снова жить полной жизнью, напрягать мышцы и сухожилия, заставлять кровь быстрее течь по венам. Для того, кто почти пересек границу между тем и этим светом, кто много недель пребывал в серых сумерках чистилища, ощущение собственной плоти, пусть даже боли и скованности, приносило чистейшую радость.
Он почти ничего не помнил из того рокового дня. Осталось смутное воспоминание о том, как он медленно тащился по траве, подальше от того места, где разбойники оставили его, посчитав мертвым. Эдмунду хотелось лечь и умереть: смерть неумолимо манила его, предлагая избавление от мук, но какая-то упрямая жажда жизни заставляла отползти на четвереньках от пропитанной кровью земли, на которой он лежал. Потом была поляна… гора хвороста у покосившейся хижины, странный туман, через который он вдруг увидел бородатое лицо, наклонившееся над ним. И все исчезло, кроме боли и боязни выжить, но остаться калекой.
Он не знал, почему этот страх должен быть таким всеобъемлющим, заполнявшим все редкие моменты бодрствования, но так было, пока он как-то не открыл глаза и не обнаружил, что туман развеялся. Боль все еще оставалась, но уже не властвовала над всем и была просто дополнением к его существованию, не более того. Первая его мысль была о жене. Жене, которая не должна иметь мужа-калеку.
