Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская
— Приведите просителей, — повелел Рамсес.
Двери распахнулись, и в проеме появился Ахмос со своим пастушеским посохом. Хабиру не остановился у стола советников, а прямиком зашагал ко мне. Стражники двинулись вперед, собираясь его остановить, но я подняла руку в знак того, что проситель может приблизиться.
— Приветствую тебя, царевна!
В отличие от прошлого раза Ахмос слегка поклонился, наверное, из-за присутствия фараона. Никто в Египте не осмелится подойти к фараону, не поклонившись. Я не стала медлить.
— Откуда ты знал, что я рожу двух сыновей?
— Царица Нефертити родила фараону Эхнатону двойню, — ответил он, встретившись со мной взглядом. — Про сыновей я не говорил.
Мы говорили на ханаанейском языке, но я взглянула на Рамсеса. Он смотрел на нас со странным выражением.
— Никогда не упоминай в Фивах имена этих вероотступников, — сурово велела я.
— Вероотступников?.. — Ахмос насупился. — Эхнатон — да, но твоя тетка…
Он покачал головой.
— Ты хочешь сказать, что она не поклонялась Атону?
— Она поклонялась Атону, только пока жив был ее муж. А потом она позволила возводить святыни в честь других богов, которых ее муж не признавал.
Теперь уже и Рамсес, и Исет позабыли о посетителях. Оба смотрели на меня.
— О чем ты? — разволновалась я.
— Царица Нефертити никогда не переставала чтить Амона. Вовсе она не была вероотступницей, какой ее называл Хоремхеб.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что видел сам ковчеги Амона, видел, как твоя мать сопровождала царицу в тайный храм богини Таурт. Твоя тетка подвергала себя большой опасности. Если бы ее муж про это узнал, он бы ее выгнал и сделал бы главной женой царицу Кийю.
Хотя мы говорили на чужом языке, нас наверняка слушали все, кто находился в зале.
— Ты приходишь уже в третий раз, — сердито сказала я. — Зачем?
— Хочу тебе напомнить, что твоя тетка пострадала из-за веры. Она не могла поклоняться тем богам, которым хотела. Нет, ей приходилось молиться Атону, а твоей матери…
— Моя мать никогда не молилась Атону!
— Хотя порой думала, что надо бы, — слишком уж тяжело ей приходилось, и она могла пойти на многое, только бы облегчить свою участь. Твоя семья страдала, как страдают сейчас хабиру…
— Фараон не отпустит хабиру! — вскричала я. — Они — часть войска!
Ахмос посмотрел мне в глаза, словно надеялся, что я передумаю, а убедившись в обратном, покачал головой и отправился прочь. Он уже поравнялся со стражниками, но тут я неожиданно окликнула его:
— Подожди!
Он медленно повернулся, и я встала с трона.
— Что ты делаешь? — удивился Рамсес.
Я прошла мимо сановников и приблизилась к стоявшему у дверей Ахмосу.
Старики перестали играть в сенет и слушали, но даже если они и знали ханаанейский язык, расслышать меня мог только Ахмос.
— Приходи, когда наступит месяц тот, — велела я.
— И хабиру освободят?
Я замялась. Рамсес мне доверяет, и, возможно, я смогу его уговорить. Но стану ли я рисковать безопасностью Египта только потому, что какой-то хабиру рассказал мне правду о моих предках?
— Не знаю. За восемь месяцев многое может измениться.
— Ты надеешься к тому времени стать главной женой?
Чувствуя, что все придворные смотрят на меня, я прошептала:
— Ты слышал, что говорят люди о моих детях?
Ахмос не отвел взгляда. И не солгал, как солгал бы придворный.
— Твоя мать славилась при дворе своей честностью, — произнес он. — И я думаю, дочь уродилась в нее. Я сказал хабиру: царевичи Аменхе и Немеф — сыновья фараона.
Я на миг закрыла глаза.
— Мой муж думает, что может прекратить эти толки. Каждый, кто будет распускать лживые слухи, отправится прямиком на каменоломни, но ты сам понимаешь… Ты расскажешь правду остальным? — Вот до чего я отчаялась — просить безбожника об одолжении! — Расскажешь жителям Фив?
Ахмос пристально посмотрел на меня, и, вместо того чтобы назначить свою цену, как я того ожидала, согласно кивнул.
В тот вечер, перед приходом Рамсеса, я рассказала о случившемся няне.
— Хабиру сказал, что моя мать никогда не поклонялась Атону.
Мерит отошла от жаровни, в которой разожгла алоэ. В небогатых домах жгут обычно кизяки или тростник, но запах алоэ успокаивает — мои малыши в комнате Мерит уже уснули. Няня сдвинула брови так, что они превратились в одну темную линию.
— Ты ведь знаешь! — сказала я. — Это правда?
Мерит присела на краешек постели.
— Я видела, госпожа, как она молилась Атону.
— Потому что ее заставили?
Мерит развела руками.
— Наверное.
— Но она ходила в другие храмы? Она посещала тайно святыни Таурт или Амона?
— Да, когда требовалось.
— А когда требовалось?
— Когда она была собой недовольна, — с откровенностью сказала Мерит.
Камень упал с моей души. Возможно, она была себялюбивая, скупая, тщеславная. Жила не но законам Маат. И все же — ничего нет хуже вероотступничества. А вероотступницей она не была!
Дверь открылась, и вошел Рамсес. Мерит поклонилась ему и вышла. Мы с Рамсесом уселись на крытую кожей скамью у огня, и я поведала ему о разговоре с Ахмосом. Рамсес помолчал, потом положил принесенные свитки на низенький столик и заявил:
— Я всегда знал, что в эддубе нам говорили неправду. Твои родные не могли быть безбожниками! Ты ведь совсем не такая! — Разволновавшись, он повысил голос. — А что говорит твоя няня?
— То же, что и Ахмос. Она видела, как моя мать молилась Таурт.
Я перевела дыхание — а вдруг он именно сейчас решит сделать меня главной женой? Если бы я могла вложить решение ему в голову, я бы не преминула это сделать.
Рамсес взял меня за руки и сказал:
— Пусть люди не знают правды, но мы-то знаем. Когда-нибудь я восстановлю доброе имя твоих акху.
— А до тех пор? — разочарованно спросила я.
Рамсес смутился. Конечно, он знал, чего я жду.
— До тех пор постараемся завоевать любовь народа.
Глава девятнадцатая
В ЛАПАХ СЕХМЕТ
В последующие дни я много думала о своей семье, мечтала о несбыточном. Я жалела, что не отправилась в Амарну вместе с Ашой, не видела обвалившиеся стены и руины города, выстроенного Нефертити. Мне хотелось разбить все статуи Хоремхеба, как он разбил статуи Эйе и Тутанхамона, стереть его имя со всех свитков, как он стер их имена. Чтобы мысли о мщении не одолели меня полностью, я старалась больше думать о детях. Я пыталась не привязаться к ним всей душой — ведь половина детей не доживает и до трех лет. И все же каждый день, проведенный с нашими сыновьями, был настоящим событием. Ни я, ни Рамсес не могли удержаться и, едва заканчивался прием в тронном зале, спешили к ним, чтобы взять их на руки; смеялись над гримасками малышей — когда они хотели есть или, наоборот, наедались и хотели спать. К месяцу тиби я уже различала младенцев, и, если ночью слышался крик из комнаты няни, я могла определить, кто из них кричит. После долгого приема в тронном зале я не спешила лечь спать, и Рамсес тоже шел в комнату Мерит.
