Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская
Исет стояла и с тоской смотрела на моих сыновей, лежавших на руках у кормилиц. Я мягко заметила:
— Зря Хенуттауи тебя привела. Она совсем о тебе не думает.
— А кто, по-твоему, обо мне думает? — прошипела Исет. Руками она обхватила живот, словно хотела защитить его от дурного глаза. — Кто? Рамсес?
Я растерялась.
— Конечно!
— Так же, как о тебе? — горько улыбнулась она.
— Ты ничего не должна Хенуттауи. Расплачиваться за…
— Да что ты знаешь о расплате? Ты — царевна по рождению, тебе никогда не приходилось ни за что расплачиваться!
Вернулся Рамсес в сопровождении Хенуттауи. У него было какое-то натянутое выражение лица.
— Так нам готовиться к празднику? — нетерпеливо спросила Исет.
Она протянула Рамсесу руку, но он все с тем же странным выражением повернулся ко мне:
— Что скажешь, Нефертари?
Улыбка на лице Исет застыла.
— Вызови, пожалуйста, Пенра — объявим ему, какие надписи следует высечь на стеле, — попросила я. — И еще нужно сообщить Амону, что сегодня появились на свет два царевича.
— А праздник? — повторила Исет. — Может, пойдем и займемся приготовлениями?
Но Рамсес направился в комнату кормилиц.
— Займись этим вдвоем с Хенуттауи. — предложил он.
Исет сморгнула слезу, но спорить не стала.
— Конечно.
Она взяла Хенуттауи за руку; выходя, они встретились с Уосерит.
— Такой счастливый день, — сказала Уосерит. — Правда?
Ни Хенуттауи, ни Исет не ответили.
Уосерит подошла к моему ложу, а я посмотрела на Рамсеса, который нежно прижимался щекой к малышам. Он снял немес, его рыжие волосы кольцами лежали на шее. Новорожденные царевичи были маленькими копиями отца.
— Хенуттауи ему что-то сказала, — шепнула я. — Наедине. Но Мерит, кажется подслушала.
Уосерит подошла к моей няне, стоявшей у окна, а потом с озабоченным видом вернулась ко мне.
— Кто-то пустил в Фивах слух, что дети не твои и на самом деле их родила какая-то служанка.
— Кто-то? — прошептала я, пытаясь подавить ярость. — Кто-то?! Кто же, если не Хенуттауи и не Рахотеп? Когда они умрут, Аммит[53] пожрет их души! Не попасть им в загробный мир. Когда придет время взвешивать их сердца на весах истины, их злодеяния будут так тяжелы, что чаша весов опустится на землю и обоих отдадут на растерзание Аммит!
Уосерит положила ладонь мне на руку. Я не могла успокоиться, но голос понизила.
— Что же будет через четырнадцать дней? Меня объявят главной супругой фараона?
— Советники предложат Рамсесу выждать и посмотреть, чему верит народ.
— То есть выждать и посмотреть, кто родится у Исет.
Я едва сдерживала раздражение. Рамсес все еще ласкал сыновей. Я прикрыла глаза и спросила:
— А что говорит Пасер?
— Он, разумеется, выступит за тебя. К тому же Рамсес сам присутствовал при родах. Кому поверят люди, когда увидят двух рыжеволосых царевичей с ямочками на щеках? Однако, — тут же добавила Уосерит, — нельзя оставлять что-либо на волю случая. Хенуттауи пользуется в городе уважением. Люди не знают, какова она на самом деле.
— Змея!
Рамсес улыбнулся мне из комнаты кормилиц. Уосерит быстро сказала:
— Исет еще не знает, что это Хенуттауи спровадила Ашаи. Время пришло. Ты достаточно долго хранила тайну моей сестрицы.
— А Рахотеп?
Я представила, с какой гнусной ухмылкой жрец повторяет повсюду выдуманную Хенуттауи сплетню.
— Сначала нужно обезвредить змею. Змеи невосприимчивы к собственному яду, но теперь у тебя есть кое-что посильнее, — заметила Уосерит и посмотрела на изображение над входом: царица, увенчанная золотой короной в виде грифа с распростертыми крыльями.
Став главной женой, я буду носить похожую корону: гриф — символ мощи, более сильный, чем кобра, ведь благодаря умению летать эта птица ближе к богам.
— Сейчас отдыхай, Нефертари. Завтра будет празднество по случаю рождения царевичей, — сказала Уосерит. — А когда придет время…
«Когда придет время, — подумала я, — змея узнает, на что способен гриф».
Глава восемнадцатая
ВСЯ ПРАВДА
Я послушалась совета Уосерит и отдыхала, наслаждалась днями, что остались до возвращения в тронный зал, проводила время со своими детьми. После пиршества по случаю их рождения я четырнадцать дней провела в родильном покое, пела Аменхе и Немефу гимны Амону, которые пела бы мне в детстве моя мать, если бы не умерла. И не было на свете ничего лучше, чем смотреть, как они спят, видеть, как поднимаются и опускаются маленькие грудки, слушать, как малыши попискивают, когда хотят есть, или устали, или просятся к матери. Кормить их мне, разумеется, не позволили — Мерит перетянула мою грудь полотном, и я только смотрела, как моих детей прикладывают к груди кормилиц — молодых веселых женщин, тоже недавно родивших.
Каждый вечер ко мне приходил Рамсес — рассказывал новости из тронного зала, приносил мне медовые финики, гранатовое вино. Ночью няньки укутывали наших сыновей в одеяла и укладывали спать в маленькой комнатке, а Рамсес зажигал масляные светильники и забирался ко мне в кровать, где, в окружении чужеземных даров, мы вместе изучали поданные за день прошения.
Некоторое время я была совершенно счастлива. Мне не требовалось сидеть в тронном зале, слушать пересуды придворных и любоваться жутким оскалом Рахотепа. Но жизнь не удержишь за порогом: ко мне в покои доходили разные вести, и я волновалась — не столько за себя, сколько за будущее Египта.
— Я должен это прекратить! — гневно твердил Рамсес в последнюю мою ночь в родильном покое. Он показал мне большую груду папирусов — жалоб из Мемфиса. — Пираты-шардана нападают на египетские корабли по всему Нилу. Они нападают на египетские корабли в Кадеше!
— Они захватили корабль микенского царя с подарками для наших сыновей, — напомнила я, и Рамсес залился краской гнева.
— Так продолжаться не может. Подождем только до месяца тиби, — решительно сказал фараон. Ему не хотелось оставлять Исет до родов, ведь он не будет знать, выжила она или умерла. — А если шардана нападут хотя бы на один египетский корабль или любой корабль, идущий в Египет, их постигнет жесточайшая кара!
На следующий день в тронном зале собравшиеся у возвышения сановники приветствовали меня необычайно низкими поклонами. Рахотеп мне даже улыбнулся, и мне захотелось покрепче обнять своих детей. Я знала, что они в безопасности, но все же, когда Рамсес ударил жезлом в пол и сановники стали занимать места, мне пришлось снова напомнить себе, что нет в Египте лучшей няни, чем Мерит.
