Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы
– Ричард демонстративно показывал, что ему на все наплевать, и заработал себе славу задиры, с которым лучше не связываться. Слухи в отношении происхождения Кэма бросали на него тень, но он был наследником герцогского титула, поэтому окружающие опасались оскорблять его. Ему было всего двенадцать, но он с поистине герцогским апломбом приказал той своре убираться.
– Удивляюсь, что ты оставался в сознании.
Сидони содрогнулась, представив орущих мальчишек, кулаки, врезающиеся в тело, кровь. Кричал ли Джозеф? В конце концов, он был ребенком, перепуганным насмерть ребенком.
Рука, обнимающая ее за талию, сжалась.
– Недолго.
И все же кое-что ей было непонятно.
– А почему вы с теми двумя мальчишками не остались друзьями?
Выражение его лица сделалось жестче.
– Едва ли это был для меня приятный момент. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас хотел напоминаний о нем, и мое унижение осталось у меня на лице навечно.
И вновь она оказалась слепой. Стыд лежал в основе многих поступков Джозефа. Стыд побуждал его противостоять миру в одиночку. Стыд заставлял отвергать руку дружбы. Доброту и расположение он воспринимал как знак снисхождения, как бы нелогично это ни было. Она понимала, почему он считает свои шрамы следами унизительного поражения от рук кузена. Гордость Джозефа помогла ему выжить во враждебном мире, но не сделала его жизнь легче.
– Даже твой отец покинул тебя…
Сидони почувствовала, как он оцепенел. И снова стыд. Ей бы уже давно следовало догадаться, что по крайней мере часть его ершистости происходит из унижений, слишком болезненных, чтобы их вынести.
– Откуда ты знаешь?
– Выведала у миссис Бивен.
Он вздохнул:
– Мой отец был страдающим человеком. Он так и не смирился с потерей матери, а когда их брак был объявлен недействительным, дух его был совсем сломлен. Он любил меня, но заполнял свою жизнь научными изысканиями. После того как он увез меня в Венецию, какой-то его коллега обнаружил в Валахии римскую стоянку. Отец оставил меня на слуг, чтобы выяснить, подкрепляет ли эта находка его теории.
Вот она, еще одна причина для Джозефа не доверять близким отношениям.
– Это ужасно.
Небрежный ответ Джозефа не убедил ее.
– Он все равно не дежурил бы у моей постели. Но оставался до тех пор, пока опасность не миновала.
Гнев всколыхнулся у нее в душе.
– Весьма великодушно.
– Ты не знала его. – Голос Джозефа потеплел. – Отец был чудесным человеком, умным, бесстрашным, прозорливым. Он научил меня крепко стоять на ногах. Это был урок, который мне необходимо было усвоить.
Вот еще одно свидетельство его великодушия – он продолжает идеализировать отца, который, на ее взгляд, был ужасным эгоистом.
– Я не слышала, чтобы Уильям был исключен.
– Он и не был исключен. Он же был будущим виконтом Холбруком, и этим все сказано. А мальчишки – это всегда мальчишки.
Сидони вздрогнула от циничного тона Джозефа. Хотя разве можно винить его за это? Он не нашел помощи у тех, кто обязан был заботиться о нем.
Джозеф продолжал:
– Моего кузена выпороли и отправили домой на семестр. Насколько мне известно, на следующий год его опять приняли в школу, взяв обещание хорошо себя вести.
– Это отвратительно!
– Согласен. – Взгляд его был тусклым, когда он размышлял о тех давних событиях. – Хуже всего, что он ни на йоту не выказал раскаяния. Он смеялся, рассекая мне лицо, отпускал шуточки насчет своей искусной резьбы.
Сидони вновь не сдержала дрожи. Она легко могла себе представить, с каким удовольствием Уильям уродовал своего кузена, который превосходил его во всем, кроме рождения. Джозеф рассказывал так прозаично, но перед ее глазами представали кровавые подробности его пытки. Он же был ребенком. Ни в чем не повинным ребенком.
Всхлипнув, она поцеловала его шрамы. Он задрожал, но не отстранился. Слезы защипали глаза, но она заморгала, прогоняя их. Если она заплачет, он подумает, что она жалеет его, а для него это невыносимо. Сидони не жалеет его. Она восхищается им так, как не восхищалась никогда и никем.
– Я рада, что ты не умер. – Нет таких слов, чтобы выразить все то, что она чувствует.
Он повернулся к ней – их губы встретились.
– Сейчас, bella, я тоже рад.
– Мне невыносимо думать, что тебе пришлось пройти через это. Невыносимо. – В ее голосе клокотал гнев. Она никак не могла отогнать образ Уильяма, приплясывающего от радости над своим поверженным врагом.
Джозеф отвел волосы с ее лица с нежностью, от которой у нее защемило сердце.
– И мне невыносимо думать, что Уильям одержал верх.
Она крепко схватила его за запястье.
– Ты был ребенком – силы были слишком неравны. Тут нет твоей вины. Это все Уильям и те трусливые собаки, которые держали тебя. – Глаза ее воинственно блеснули. – Я рада, что с тех пор ты одолевал его во всем. Рада, что твой успех заставляет его чувствовать себя недочеловеком, потому что он и есть недочеловек. Скажу больше: он вообще не человек.
На этот раз его улыбка не была натянутой.
– Сколько пыла, tesoro.
Сидони отшатнулась, но его руки не отпустили ее далеко.
– Не насмехайся надо мной.
Голос его зазвучал сконфуженно:
– Я на самом деле поражен, что ты решительно на моей стороне.
Она воззрилась на него, жалея, что не может заставить его посмотреть на себя так, как смотрит она.
– Я всегда на твоей стороне.
Она обвила Джозефа руками и крепко прижала к себе. Впервые их объятие не было порождено влечением, а просто предлагало чисто человеческое утешение. Она успокаивала и защищала людей и раньше – Роберту, ее сыновей. Но глубина того, что она чувствовала, обнимая Джозефа, превосходила весь ее предыдущий опыт.
«Я всегда на твоей стороне».
Никто никогда не говорил Джозефу таких слов. Нежно прижимала она его к груди на смятой постели. Ее запах окутывал его, запах счастливой женщины. Ей-богу, он не позволит стирать эти простыни. Он хочет, чтобы запах Сидони остался с ним навсегда.
Когда сама Сидони уедет.
Он стиснул ее в объятиях, словно заявляя миру, что не позволит вырвать ее у него. Ад и все дьяволы! Она плачет. Его рассказ расстроил ее. Он жалел, что рассказал ей, какое бы облегчение это ни принесло ему, о том давнем ужасе.
– Bella, мне жаль.
– Нет, это мне жаль. – От слез голос ее осип.
Джозеф поцеловал мягкие волосы на макушке, куда только и мог дотянуться. Сидони, похоже, решительно вознамерилась прятать от него лицо. А когда поцеловала его в грудь, плоть его предсказуемо шевельнулась. Но он не стал ничего с этим делать, а просто обвил ее руками и крепко прижал к себе. Точно так же, как она обнимала его, когда он признался в своих детских унижениях. Обычно он чувствовал себя не в ладу с миром, но сейчас все было идеально. Ему тепло, хорошо, и женщина, которую он желает больше всего на свете, замерла в его объятиях.
