Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы
Время раскручивалось, как сверкающий золотой моток, и несмотря на свое намерение не терять ни секунды этой ночи, он погрузился в сон.
Сидони медленно перетекала из объятий сна в объятия чувственного удовольствия. Свечи догорели, а от огня в камине остались лишь красные тлеющие угольки. Джозеф поцеловал ее в живот, затем поднялся, чтобы слиться с ней. В этом неясном промежутке между сном и пробуждением, его властное обладание было как объяснение в любви.
Джозеф двигался непрестанно, как волна, приливая, погружаясь глубоко и задерживаясь на пике каждого погружения. Ощущение было ошеломляющим. Нежным, но неумолимым. Он окружил Сидони своей силой, страстью, заботой. Его дыхание сипло вырывалось из приоткрытых губ. Запах возбуждения и мужского пота опьянял ее.
Все еще не до конца проснувшаяся, Сидони вздохнула низко и чувственно. Казалось, кости ее тают и она парит над землей, легкая, как облачко. Он прекратил двигаться, только чтобы заполнить ее целиком, доставая до самого сердца.
Это единение было совершенным – душой и телом.
Медленно – все в этом потрясающем слиянии было медленным, – словно растягивала каждую секунду в вечность, она выгнула спину, прижимаясь грудью к его груди. У нее не было нужды в словах. Как, очевидно, и у него. Было лишь гладкое скольжение тел, неровный шепот дыхания.
Она погладила его спину, чувствуя, как перекатываются мышцы. Руки ее обхватили ягодицы, подталкивая его глубже. Джозеф протяжно застонал. Его следующий толчок был настойчивым, хотя лучистая нежность задержалась, как солнце на горизонте.
Сидони подняла колени, меняя угол. Связные мысли улетучились. Он ускорил темп, приближая кульминацию. Кровать заскрипела, она застонала и обвила его ногами, побуждая продолжать.
К тому времени, как его нечеловеческое самообладание дало трещину, она уже всхлипывала. Толчки его перестали быть размеренными, кожа под ее руками была липкой от пота. Она напряглась вокруг него. Он застонал, как человек, достигший своих пределов, дернулся – искры вспыхнули у нее перед глазами. Смутно почувствовала Сидони, как Джозеф погрузился глубоко, изливая в нее свое семя.
Она открыла изумленные глаза серому свету. Новый день наступил. Джозеф любил ее в последний раз, перенеся в рай, за пределы воображения. Слезы подступили к глазам, даже несмотря на затопляющее удовольствие.
Прощание было великолепным. Но это было прощание.
Джозеф неохотно скатился с Сидони и лег, тяжело дыша, с ней рядом. Это разъединение резало как нож, напоминая о скорой разлуке. Он был совершенно обессилен. Он отдал ей всего себя. Еще никогда не чувствовал он себя настолько выжатым. Ночь была потрясающей, незабываемой.
И вот теперь она закончилась.
Он взглянул в лицо Сидони, ясное в свете наступающего дня. Она плакала. Он ненавидел ее слезы. Они заставляли его чувствовать себя так, словно у него граблями выдрали внутренности. Джозеф попытался найти слова утешения, но то, что они только что делали, лишило его дара речи. Он посмотрел в зеркало наверху. Она вытянулась с ним рядом. Ее слезы лучше всяких слов говорили о страдании, еще более мучительном из-за их молчания.
Она взяла его руку и переплела их пальцы с нежностью, от которой у него защемило сердце. Поднесла руку к губам и поцеловала костяшки пальцев с благоговением и признательностью.
И с любовью?
Черт, он не знал. Но, глядя в зеркало, почувствовал, как защипало глаза от пронзительной искренности ее жеста. Джозеф сжал руку, чтобы, даже если бы она захотела, не смогла бы повторить свои поцелуи. Как трудно было найти после этих незабываемых дней одно слово, которое было так ему нужно. То единственное слово, которое он не имел права не сказать.
Наконец сквозь спазм в горле он выдавил запретное:
– Останься.
Глава 22
Джозеф почувствовал, как мягкая податливость тут же покинула тело Сидони. Она попыталась выдернуть руку, но он не отпустил. Он намеревался удержать больше, чем только руку, черт возьми.
Он знал, каким будет ее ответ, прежде чем она заговорила:
– Джозеф, я не могу. – Голос был осипшим от слез. Она сделала еще одну менее настойчивую и такую же бесплодную попытку высвободиться.
– Конечно же, можешь.
Она не хочет покидать его. Он не мог настолько ошибиться в ее чувствах. Бога ради, она же только что плакала так, словно сердце ее разрывалось. Он приподнялся на локте, внимательно вглядываясь в ее лицо. В слабом дневном свете она выглядела печальной и подавленной.
Она повернулась к нему, и он вновь утонул в бездонных карих глубинах. Никто никогда не смотрел на него так, как Сидони. Слава богу, что она, преодолев его сопротивление, заставила отказаться от повязки. Сердце его сжималось, когда он вспоминал, как глядел в ее глаза, двигаясь внутри нее. Он парил в вечности. Невыносимо было думать, что он больше никогда не испытает того непередаваемого единения.
– Ты же сам говорил: у меня всего неделя свободы. Если я не вернусь вовремя, то все откроется.
Он нахмурился и поднес их переплетенные руки к губам. Поцеловал лихорадочно бьющуюся жилку на запястье.
– А это будет так уж плохо?
– Не хочу, чтобы люди называли меня шлюхой. – Она натужно сглотнула. – Я не стану меньше скучать по тебе, если проведу еще один день в твоих объятиях.
Теперь, когда ее отъезд невозможно отложить, это признание не успокаивало. Он склонился над ней, словно одно лишь его физическое присутствие могло заставить ее передумать.
Голос Джозеф прозвучал низко и глухо, как рычание:
– Я говорю не об одном дне, Сидони.
Губы ее горько сжались, когда она дотронулась до его щеки уже знакомым ему ласковым жестом, от которого у него всегда заходилось сердце.
– Ну, еще два дня. Три. Неделю. Какой смысл оттягивать неизбежное?
Джозеф втянул в легкие побольше воздуха, понимая, какой безрассудный вызов собирается бросить судьбе.
– Ты могла бы остаться насовсем.
Она вздрогнула, как будто он ударил ее.
– Джозеф… – Сидони опустила руку и стиснула простыню. – Это невозможно.
– Почему?
Губы ее скривились в горькой улыбке.
– Я в душе человек консервативный. Подумай, какой разразится скандал, если станет известно, что сестра леди Холбрук – твоя любовница.
Он еще раз глубоко вздохнул и приготовился сказать то, что должен был сказать с самого начала.
– Тогда выходи за меня.
Сидони оцепенела от потрясения, смятения, испуга и потаенной, непростительной радости. Она уставилась на Джозефа, гадая, не сошел ли он с ума.
– Выйти за тебя? Но ты же еще не знаешь, ношу ли я ребенка.
– Я прошу тебя не поэтому. – Он подтянулся к изголовью и воззрился на нее с каким-то новым светом в глазах. – Подумай, Сидони. Почему бы нам не пожениться?
