Анастасия Туманова - Огонь любви, огонь разлуки
– Что вы, Аннет… Еще раз повторяю, вас это ни к чему не обязывает. Вы не можете отвечать за пробудившиеся чувства старого осла.
– И… давно это с вами? – еще надеясь свести все в шутку, поинтересовалась Анна.
– Семь лет, – просто ответил Анциферов. – Я впервые увидел вас вместе с Ахичевским, вашим опекуном, как раз после вашего выхода из института. Вы совершенно верно сказали: эфирная зеленоглазая нимфа неземной красоты и с неземной же печалью в глазах. Я еще подумал тогда: какая Гришка сволочь, растлил сущего ребенка… Вы были мне представлены, но, вероятно, не помните об этом…
– Вообразите, нет. Меня тогда многим представляли.
– Да, я думаю. Гришка рад был продемонстрировать свое приобретение… Когда он с божьей помощью помер, у меня мелькнула грешная мысль завоевать вашу благосклонность, но вклиниться между папашей и сынком я не успел. Вас передали по наследству… – Анна вздрогнула, и Анциферов, словно почувствовав это, обернулся от окна и внимательно посмотрел на нее. – Я обидел вас, Аннет?
– Ничуть, – со вздохом произнесла она. – Меня уже давно нельзя обидеть. Знаете, в дни этого… перехода по наследству, как вы верно выразились, я была уверена, что отравлюсь. У меня даже имелся мышьяк. Я купила его в аптеке и держала в шкатулке с пудрой. Но смалодушничала. Подумала о сестрах. Что бы с ними сталось?..
Максим Модестович снова пристально поглядел на нее, но ничего не сказал. Чуть погодя начал медленно шагать по комнате. Походка его была совершенно бесшумной, черная тень маячила на освещенной лампой стене, то увеличиваясь, то уменьшаясь.
– Этой весной, когда вы пришли ко мне… так сказать, с деловым визитом… Отчего вы сразу не признались, что заинтересованы во мне? Вы же помните, я предположила это…
– И не ошиблись. Вообще, женщины в таких вещах, кажется, крайне редко ошибаются. Но, Аннет, мне не хотелось, чтобы вы… Видите ли, весть о том, что великолепная камелия Петьки Ахичевского свободна, разлетелась по Москве с фантастической скоростью. Я не сомневаюсь, что до моего визита вам уже были сделаны некоторые предложения… И их оказалось, наверное, не менее десяти.
– Двенадцать, – поправила Анна.
– Ну вот, а я стал бы тринадцатым. И, поскольку число несчастливое, отправился бы вслед за предыдущими кандидатами.
– Не знаю, – медленно сказала Анна. – Возможно, что…
– «Возможно», Аннет, меня не устроило бы, – спокойно перебил ее Анциферов, останавливаясь возле стола. – Я действительно люблю вас. И я предпочел стать вашим другом и поверенным, чем одним из кандидатов. Более того, мне удалось сделать так, что вы перестали нуждаться в любого рода покровителях. Согласитесь, это была удачная мысль…
– Сделать из меня «мадам»? О да, – серьезно подтвердила Анна.
– Ну… Не швейную же машинку было вам покупать, как в душеспасительных романах…
Анна расхохоталась. Анциферов внимательно посмотрел на нее, убедился, что смех этот не отдает истерикой, и продолжил:
– Я и предположить не мог, что наше с вами… м-м… предприятие так быстро пойдет в гору. О ваших вторниках говорит вся Москва, ваши девушки пользуются сказочным успехом, две даже, если не ошибаюсь, уже умудрились весьма удачно выйти замуж за границу… Браво, Аннет, браво. Я вам теперь не нужен.
– Не кокетничайте, Максим Модестович. Уничтожить меня очень легко. И тем более вам. – Анна обернулась к нему со спокойным, усталым лицом. Улыбнувшись, произнесла: – Предложение мое по-прежнему в силе. Я всегда к вашим услугам, Максим Модестович. Я помню любое добро, сделанное мне… может быть, потому, что очень мало видела его в жизни. Вы упомянули о любви… Я, к сожалению, урод, лишенный всяких женских чувств, но… вас я в самом деле могу назвать своим другом. И благодарность моя вам безмерна. Если это сможет возместить…
– Нет, Аннет. Да и не нужно. Благодарю вас за искренность. Поверьте, я тоже очень мало ее видел в своей жизни. И… ложитесь спать. Вам нужно будет рано встать. Увидимся утром, моя девочка.
Анна поднялась было со стула, но Анциферов жестом остановил ее. Подойдя, взял холодную руку женщины, поцеловал и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Анна глубоко, тяжело вздохнула, закрыв лицо руками. И сидела неподвижно до тех пор, пока не погасла, превратившись в лужицу растопленного воска, свеча в канделябре. Небо за окном уже светлело. Как сомнамбула, Анна встала из-за стола, прямо в платье навзничь повалилась на неразобранную кровать и уснула.
Осень в Питере хуже, чем зима в Москве. Сия сентенция принадлежала Северьяну, но Черменский полностью с ней согласился. Они приехали в Северную Пальмиру сумрачным сентябрьским утром и были встречены пронзительным ветром с набережной и колючей, почти ледяной крошкой, сыплющейся из низких облаков. Изредка, как насмешка, сквозь эти свинцово-серые полосы проглядывал узкий, словно лезвие, солнечный луч, который быстро скользил по золоту церковных крестов, цеплялся за Адмиралтейскую иглу и, легкомысленно попрыгав по сизой воде залива, исчезал без следа. Прохожие кутались в пальто и шали, пересекали улицы и проспекты бегом, и даже нахохленные извозчики на вокзальной площади не спешили к приезжим с криками: «Вась-сиясь, с ветерком куда прикажете!»
– И чего вам, Владимир Дмитрич, в Раздольном не сиделось? – уныло спросил Северьян, натягивая на уши картуз и передергивая плечами. – Сейчас как раз озимь сеять надо, а без вас эти тюхи много ли насеют? От Фролыча толку никакого, совсем сдал старый. И так, ежели б мы с вами все лето вместе с мужиками косами не промахали, вовсе без хлеба бы остались, и без сена… Опять одни убытки к зиме схлопочем…
– Вот и оставался бы, я тебе предлагал. – Владимир тщетно пытался раскурить на ветру папиросу. – Посмотрел бы за мужиками, а я б тут и один управился.
– Вы ж знаете, я вас одного только в нужник отпущаю, – совершенно серьезно сказал Северьян. – Да вдвоем и быстрей оно будет… Вот только что мы с тем мальцом делать станем, ежели чего не так?
Владимир и сам не знал, что можно будет сделать, «ежели чего не так», с сыном Маши, которого он никогда в глаза не видел. Но не выполнить последнюю просьбу любившей его женщины казалось немыслимым, и Черменский успокаивал себя тем, что разберется на месте. Возможно, и делать ничего не придется: Маша писала, что сын находится у ее матери, а то, что почти год не было писем… да российскую почту только ленивый не ругал. Денег ведь Маше не прислали обратно – значит, пришли по назначению.
Северьян в который раз учуял мысли Черменского.
– Мне вот все одна мысль покоя не дает: откеля у Марьи Аполлоновны такие деньги знатные взялись? – задумчиво проговорил он, шагая вслед за Владимиром по проспекту. – Тыща рублей – шутка ли? Ни на каком бенефисте ей бы столько не отвалили! И сама рассказывала, что нищая всю весну и лето сидела… А тут такой капитал! Может, перепуталось у ней в голове что-то с расстройства-то?
