Анастасия Туманова - Огонь любви, огонь разлуки
– Что ты, Катя… Что ты, девочка… Да когда я тебя обманывал? Увидишь, двух месяцев не пройдет, опять вместе будем! В Бессарабию уедем с тобой! Али в Польшу! А хочешь – в Америку через окиян! Ну?..
Дверь кабинета открылась, вошли Максим Модестович и Козинцев. Валет вскочил с пола, заставляя подняться и плачущую Катерину. Сумрачно сказал:
– Согласная она.
– Сережа, нет!..
– Согласная, – с нажимом повторил он, и Катерина с горьким всхлипом прижалась к его груди. – Зараз все подпишет. Аполлинарьич, да подсовывай ей быстрей бумажки-то, пока не передумала! Она ж у меня буйная! И я тож подпишу!
Козинцев немедленно кинулся к своему столу, зашуршал бумагами. Вошедшая Анна застыла у двери и молча наблюдала за тем, как Валет насильно, за обе руки подтягивает упирающуюся Катерину к столу, как Козинцев указывает место подписи, как сестра берет перо, роняет его, поднимает, плачет, бросает на стол, снова берет… и, всхлипывая и икая, быстро-быстро подписывает бесконечные листы протоколов. Вслед за ней подписал и Валет – спокойно и безразлично, словно выполняя привычную, надоевшую работу. Он же в двух словах объяснил Козинцеву, что «слам с дела» – драгоценности Ахичевских и пресловутые государственные бумаги – находится в доме на Костецкой, у матери Валета. Туда немедленно понесся курьерский экипаж.
– Что ж, прощайтесь, – удовлетворенно складывая в папку бумаги, произнес следователь. – Катерина Николаевна Грешнева освобождается под ответственность статского советника Анциферова… А ты, Валет, с божьей помощью отправляйся в камеру дожидаться суда.
– Сережа!.. – кинулась к нему Катерина, чуть не снеся с ног вошедшего жандарма, и, повиснув на шее любовника, заголосила благим матом на всю тюрьму, как деревенская баба по покойнику. Но Анциферов мягко взял ее за плечи:
– Катерина Николаевна, я сожалею, однако свидание ваше окончено…
Катерина повернулась к нему – и из мокрых, сузившихся зеленых глаз ударило таким лютым бешенством, что Максим Модестович невольно отшатнулся.
– Я вам не верю ни на грош!!! – процедила она. – И жизнью своей клянусь – если Сережа не вернется, я вас убью! Убью! Клянусь! Где б вы ни были!
– Охотно верю, – невозмутимо проговорил Анциферов. – Постараемся до этого не довести. Жуляченко! Забирай…
Валет в последний раз поцеловал полубесчувственную Катерину, передал ее с рук на руки Анциферову и повернулся к Жуляченко:
– Пошли, Павло… Муторно мне что-то.
– А ты, Сережа, помолись, – пробасил огромный конвойный, пропуская арестанта впереди себя. Когда Валет проходил мимо Анны, по-прежнему стоящей возле стены у двери, она коснулась его плеча и вполголоса сказала:
– Спасибо, храни вас господь…
Светлые глаза вора в упор взглянули на нее. Но Валет сразу же опустил голову и, ничего не ответив, вышел впереди конвойного в темный коридор. Тяжелая дверь закрылась за ним.
Через час прибыл курьер – слегка поцарапанный Валетовой мамашей, но счастливый донельзя: все украденные с дачи Ахичевских ценности, завернутые в роскошную персидскую шаль, оказались целыми и невредимыми.
– Шаль отдайте мне, – сухо потребовала Катерина. – Она моя собственная, не с дела. Не могу же я в этом, – она повела обнаженными плечами, – ехать через всю Одессу.
– Катя, о чем ты? – испуганно спросила Анна. – Мы немедленно отправляемся в Москву, ко мне…
– Аня, я не поеду, – спокойно, как о давно решенном, отозвалась Катерина. – Я остаюсь здесь ждать Сережу.
– Но, девочка моя… – начала было Анна, однако Катерина, не слушая ее, руками кое-как привела в порядок волосы, взяла со стола следователя шаль, набросила ее на плечи и, решительно утерев последние слезы, двинулась к выходу.
– Катя! Да что же это, подожди!!!
Катерина остановилась. Устало сказала:
– Не плачь, Аня. Спасибо тебе, но… ничего уж не поделаешь. Прощай.
Она вышла в коридор, и сразу же вслед за ней выскочил Анциферов, плотно прикрыв за собой дверь.
– Вот так…
– Что вам еще угодно? – ледяным голосом поинтересовалась Катерина, поворачиваясь к нему. – Теперь, добившись своего, вы снова отправите меня в камеру?
– О нет, – заверил Максим Модестович. – За что же? Вы полностью свободны, Катерина Николаевна… Позвольте только еще один вопрос – из чистого любопытства, поверьте. Жандарма при аресте застрелили все-таки вы?
– Разумеется, – холодно ответила она, глядя в глаза статского советника.
– Вы далеко пойдете, девочка моя, – чуть ли не одобрительно произнес Анциферов. – Но, умоляю вас, – будьте осторожны.
– Могу и вам посоветовать то же, – в тон ему заметила Катерина. – Если вы меня обманули – вам не жить.
– М-да… – улыбнулся Анциферов. – Валета где-то можно понять… Прощайте, Катерина Николаевна.
Она молча, быстро прошла мимо него: кисть взметнувшейся шали мазнула Анциферова по лицу. Максим Модестович проводил девушку взглядом и не спеша вернулся в кабинет, где Анна, сидя возле стола следователя и закрыв лицо платком, беззвучно плакала.
– Аннет, клянусь вам, я сделал все, что было в моих силах, – подойдя, вполголоса проговорил Анциферов. – Задерживать вашу сестру далее мы не имели права, и…
– О, что вы, Максим Модестович… Я… я очень вам благодарна… Вы спасли ее от тюрьмы, и… Скажите, это правда? – Анна вдруг перестала плакать и подняла на Анциферова измученный взгляд. – Правда, что вы устроите побег этому… молодому человеку?
Анциферов переглянулся с Козинцевым. Пожал плечами.
– Все возможно, Анна Николаевна. Но не забывайте, что мы находимся с вами в стенах законности, и разговоры такого рода…
– О да, я понимаю, простите… – Анна испуганно умолкла и, спрятав в сумочку совершенно мокрый платок, встала. – Я могу теперь покинуть вас?
– Если желаете, я провожу вас в гостиницу.
– Не трудитесь, я возьму извозчика. Благодарю вас, господин Козинцев.
– Не за что, сударыня, – коротко поклонился следователь.
Анна вышла. Некоторое время она еще стояла в полутемном коридоре, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Затем выпрямилась, перекрестилась и торопливо пошла к выходу.
Ночью в небольшой гостинице около вокзала было тихо. Анна сидела в своем номере перед стаканом давно остывшего чая, опираясь локтями о стол и устало опустив голову на руки. Окно было открыто, и посвежевший к ночи ветер слегка шевелил кисейную занавеску. Пахло морем, какими-то поздними цветами. Два зеленых светляка тускло освещали колючую ветку акации, прильнувшую к ставню. Из черной массы платановых деревьев монотонно гукала какая-то птица. Анна вяло думала о том, что уже полночь, что нужно идти спать, что завтра утром – поезд… но подняться из-за стола и раздеться не было сил. Давно растрепавшиеся волосы отдельными вьющимися прядями сбегали по плечам и спине, но вынуть уцелевшие шпильки и причесаться Анна не могла. Страшная опустошенность и тоска не давали даже шевельнуться; от гуканья птицы в черных ветвях становилось еще хуже, и если бы Анна была в силах сделать это, то давно запустила бы в нее стаканом.
