История Деборы Самсон - Хармон Эми

Моя каморка переполнилась ужасом, который испытывали мы оба. Какое-то время мы ничего не говорили, не смели двинуться с места. Я стояла на коленях, скрестив руки на груди, генерал прижимался спиной к двери, которая вела в его спальню.

– Прошу, встаньте, – проговорил он.

Я поднялась. Ноги у меня дрожали так, что я боялась не устоять и упасть.

– Отправьте меня обратно в казарму, в мой отряд! – взмолилась я. – Я уйду прямо сейчас. Без промедления.

– Я не могу. Не могу так поступить.

– Почему? Я хороший солдат. Я ни разу не жаловался, всегда выполнял свой долг.

– Вы женщина! – выкрикнул он.

Я кинулась к нему, в ужасе зажала ему ладонями рот, пытаясь успокоить. Кто-то может услышать. Если это произойдет, все действительно кончится.

Он схватил меня за запястья. На его лице ясно читалось, что я обманула его доверие.

– Мы сражаемся не за того, у кого есть все и кто жаждет большего, но за того, у кого ничего нет! – крикнула я со всем пылом, на который в тот момент способно было мое сердце, повторяя его слова. Я будто молила оставить меня в живых.

– Что?

– Нигде на земле ни мужчина, ни женщина, рожденные в определенных обстоятельствах, не могут надеяться на то, чтобы раз и навсегда вырваться из этих обстоятельств. Наши судьбы предопределены с того мгновения, когда мы поселяемся в чреве матери, с момента, когда делаем первый вдох. Но все же, возможно, это изменится здесь, в нашей стране.

Он помотал головой, не понимая, что происходит, но обуревавшая его ярость уступила место удивлению.

– Это ваши слова, генерал Патерсон. Разве вы не имели в виду того, что писали? – с вызовом бросила я.

– Мои слова?

– Да. Ваши. Вы написали их в письме, которое я получила в восемнадцатый день рождения. Я сочла их знамением Господа.

– Вы их запомнили?

– Да. Запомнила. Я затерла ваше письмо до дыр, перечитывая эти строки. Они меня вдохновляли. Это были пустые слова?

Он смятенно помотал головой:

– Я написал их целую жизнь назад. Прошло столько лет. Я с трудом помню это.

Я повторила его слова, выговаривая каждый слог.

– Мисс Самсон…

– Я не довольствовалась своей судьбой. И потому поступила на службу, – прервала я.

Я не могла снова стать мисс Самсон. Не здесь. Я слишком многим пожертвовала, многое пережила.

Он попытался перехватить мой взгляд, а когда я опустила глаза, чтобы собраться с духом, рявкнул:

– Посмотрите на меня!

Несобранные волосы падали мне на лицо. Он выпустил мои руки, резко откинул пряди волос, закрывавшие мое лицо, поднял мне подбородок и внимательно вгляделся. Он смотрел так, словно только теперь увидел меня по-настоящему.

– Боже, помоги мне. Какой болван. Чертов идиот, – выдохнул он. – Дебора Самсон. О Господи.

А потом он сделал то, чего я меньше всего ждала.

Он притянул меня к себе и обнял.

Я охнула, и мои ноги подкосились, но он удержал меня.

Меня никогда не обнимали. Ни разу в жизни не держали в объятиях, но теперь Джон Патерсон прижимал меня к груди, будто вернувшегося домой блудного сына.

Я не обняла его в ответ. Не могла. Мои руки по-прежнему прижимались к груди: они держали сердце, готовое выпрыгнуть наружу, хранили тайну, которую он уже знал.

– Прошу, не отсылайте меня, – выдавила я. – Я вернусь обратно в казарму. Я готова играть на дудке или бить в барабан. Но прошу, не прогоняйте.

– Вы играете на дудке, мисс Самсон? – спросил он. Голос у него дрожал, так же как у меня.

– Нет. Но дайте мне пару дней, сэр, и я обязательно научусь.

Я говорила искренне, мною руководило отчаяние, но его грудь загудела от смеха. Моя дерзость его рассмешила.

Но я не могла ни смеяться, ни дышать.

– В меня стреляли, – прошептала я. – Меня ранили, я убивала. Но служила отважно, ведь отвага – залог величия, и служила хорошо. Я заработала право остаться здесь. Прошу, не отказывайте мне в этом. Прошу, не забирайте мое право. Когда эта война окончится, если Господу будет угодно оставить меня в живых, я стану искать свое место под солнцем. Но сейчас мое место здесь. Рядом с вами. Гриппи сказал, что я отныне одна из вас. Прошу, дайте завершить то, что я начала. Позвольте довести дело до конца.

Горло у меня болело от желания разрыдаться, но я стояла в объятиях генерала, ожидая его решения. Он по-прежнему крепко обнимал меня, прижимаясь щекой к моим волосам. А потом выпустил и вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Я перетянула грудь корсетом, оделась, заправила постель и села на стул. Я была слишком напугана и растеряна произошедшим и не могла решить, что делать. Джон Патерсон не приказал мне уйти. И не разрешил остаться. Я не могла объяснить ни его объятия, ни того, как резко он вышел из моей каморки.

Мой дневник так и лежал на столике, возле свечи, которая догорала. Усталое пламя дрожало, фитиль казался длинной обугленной палкой.

Я раскрыла свои записи и увидела их в новом свете – такими, какими их, должно быть, увидел Джон Патерсон. Меня выдало вовсе не то, о чем я писала, хотя в одном месте я по глупости упомянула Нэта, Фина и Иеремию. Скорее, ему раскрыло глаза на правду обращение к Элизабет, сделанное рукой Деборы Самсон. А когда он связал одно с другим, слова, которые я так осторожно подбирала, лишь укрепили его уверенность.

– О Элизабет, – прошептала я, силясь не разрыдаться. – Что же мне делать?

Нужно собраться и уйти. Но… я ведь числюсь в армии. Я не могу просто оставить ее. Меня сочтут дезертиром. Ведь меня не освободили от службы. Это должен сделать генерал Патерсон. Утром он, без сомнений, передаст мне бумаги и отошлет прочь. Я не верила, что он кому-то расскажет обо мне или отправит под суд. Он отпустит меня, и я уйду. И никогда больше его не увижу.

Это казалось хуже всего.

Хуже стыда, хуже порицания, хуже, чем то, что у меня не осталось ни дома, ни будущего. Если я больше никогда не увижу Джона Патерсона, моя жизнь станет непереносимой.

Я раскрыла дневник на чистой странице, взяла перо и стала писать, ничего не скрывая – даже от себя самой.

2 апреля 1782 года

Дорогая Элизабет!

Прошу, простите меня. Я не собиралась влюбляться. Не думала, что полюблю его. Я восхищалась им – давно им восхищалась – и боготворила его. Но это уже не восхищение. Это агония у меня в груди и пожар в животе. Вы его жена. Его возлюбленная, моя подруга. И мои чувства смущают и пугают меня. Но я не могу их отрицать.

Сердце у меня болит так же, как в день, когда я узнала, что вас больше нет. Неверие, ощущение, что меня обманули, лишили надежды, но главное – пустота мира, в котором нет вас. Но теперь к этой боли прибавилось чувство вины – ведь я предала и вас, и Джона, и не только действиями, но и чувствами.

Как бы мне хотелось, чтобы вы дали мне совет – так же, как раньше. Чтобы напомнили о счастливых преимуществах нашего пола – ведь так вы писали? Мне следует снова стать женщиной, но я к этому не готова. И дело вовсе не в том, что быть мужчиной так прекрасно. Но в том, что женщиной я никогда не была и не стану, и даже не хочу ею быть. И все же я никогда не стремилась себя изменить. Я мечтала только освободиться. Но теперь я душой и сердцем привязана к человеку, который меня не любит и которого я, вероятнее всего, не увижу после того, как уйду.

Я смеялась над девушками, которым хотелось лишь одного – выйти замуж, которые во всем повиновались мужьям, словно те могли открыть им мир, а не ограничивали их. А теперь я сама стала такой. Я хочу лишь остаться с ним рядом. Заботиться о нем, любить. И это меня пугает. Как бы мне хотелось, чтобы вы были здесь, – и как же я рада, что вас здесь нет. Какие страшные вещи я пишу. И как ужасны мои мысли.

Дописав, я не стала ставить свое имя или инициалы. Я не готова была снова стать Деборой, но Роберта Шертлиффа разоблачили. Гриппи сказал, что я один из них, но это не так. Я никогда не была такой, как они.