Шерри Томас - Восхитительная
Она могла простить себя за то, что выскочила из своего убежища, чтобы обнять Стюарта, – Верити иногда забывала, что для него она всего-навсего бывшая кухарка Берти и его любовница. Но зачем, о Боже, зачем уступила она порыву и решила его поцеловать, если он уже успел – в высшей степени вежливо – попросить ее убраться с дороги?
Вспоминая, как он отшвырнул ее прочь, Верити закрывала глаза и морщилась от унижения и досады. Он отверг ее столь недвусмысленным образом! Заявил, что не унизится до того, чтобы крутить с ней шуры-муры! И все из-за того, что она поддалась тщеславному желанию поразить гостей за завтраком своими круассанами, ради которых и пришлось совершить полуночное путешествие на кухню, чтобы перемешать тесто.
Но потом он взял в ладони ее лицо и поцеловал ее слезы. Его губы так долго находились вблизи ее губ, что Верити на миг показалось – вот сейчас он ее поцелует, но вместо это го он отшвырнул ее прочь, оставив в совершенном одиночестве.
Верити была смущена, сбита с толку. Чего он от нее хочет? Чего она сама хочет от него? Ведь это невозможно настолько, что даже смешно. Банально. Безвкусно. Тем не менее многие вещи уже пошли вкривь и вкось. А иногда, стоило ей хоть немного ослабить бдительность, она начинала верить, что он ее любит.
Это не была любовь мистера Дарси. Тут было не до искреннего, честного восхищения парой прекрасных глаз и живым умом. Похоже на любовь к выпивке: чувство вины, стыда, смятение в мыслях – и темный инстинкт, понуждающий к действию.
Это ощущение было ненавистно Верити, но заставляло дрожать от возбуждения. Она чувствовала себя уязвимой, несчастной и странным образом счастливой одновременно.
Она еще раз прошлась щеткой по платью, встряхнула его и собралась было повесить на крючок на стене. Именно в этот момент Верити заметила сверток, который чья-то рука положила на колченогий столик перед фотографией Майкла, словно приношение божеству.
Сверток коричневой оберточной бумаги был перевязан бечевкой. Верити развязала узелок, сняла бумагу, и ее глазам предстала картина маслом, размером не больше двух сложенных ладоней.
Натюрморт, чей-то поздний завтрак. На серебряном блюде, стоящем на смятой белоснежной скатерти, красовался посыпанный каперсами ломоть розовой лососины. Рядом пристроилось блюдечко с лимонами – один целый, другой наполовину очищенный. Там были и судок с оливками, и золотистое вино в стакане толстого стекла, и солонка. Нож утонул в складках скатерти, его присутствие угадывалось лишь по эбеновой ручке. Поодаль стояла оловянная кружка, отполированная до блеска, словно черная жемчужина.
Крошечное полотно поражало богатством деталей. Свет, искрами рассыпающийся на каперсах; длинный элегантный завиток желтой кожуры лимона, свисающий с края блюдца; надкушенная оливка-- наверное, этот давно умерший художник обожал оливки, вот и не устоял, работая над картиной.
Подарок мистера Сомерсета. Или просьба о прощении? Очень – нет, крайне неприлично. Дело не только в подарке. Как он его преподнес – без приглашения вошел в комнату в то время, когда ее хозяйка трудилась на кухне, оставив саквояж раскрытым, развесив на кресле белье для просушки!
Зря он это сделал. Не потому, что Верити было стыдно старых трусиков и поношенных чулок, открывшихся его взгляду. Просто чудесная картина заставила ее сердце воспарить высоко в небеса, подобно Икару.
Мир остался прежним, как и их место в нем. Если они поддадутся прекрасному искушению, тогда то, что неизбежно должно произойти, покажется ей вовсе жестоким и невыносимым.
«Не надо, – подумала она. – Он скоро женится».
Не надо.
Но Верити знала: подобно Икару, который с самого начала был обречен свалиться с небес, она тоже не станет внимать собственному мудрому совету. Она тоже рискнет полететь к солнцу, выше и выше, покуда его жар не растопит восковые крылья.
– У вас есть личные пожелания относительно того, рядом с кем посадить Арлингтонов? – спросил мистер Марсден.
Лиззи до смерти надоело разбираться с тем, кого куда сажать. Точнее, она просто не могла сосредоточиться на посадочных карточках, потому как то и дело поглядывала на мистера Марсдена. Сегодня на нем красовался настоящий галстук из синего шелка с изящным узлом, такого она не видела уже целую вечность – вот уже десяток с лишним лет галстуки носили узкими и завязанными совсем незатейливо.
– Сажайте их, куда хотите, – беззаботным тоном откликнулась она. – Давайте сделаем перерыв. Расскажите мне про мюзик-холл.
Марсден уронил ручку.
Поднял ручку, промокнул несколько капель чернил, которые брызнули на карточку.
– Это приятный способ провести вечер.
– Вы знаете, что я имею в виду, – настаивала Лиззи.
Марсден сверкнул ослепительной улыбкой, не уступающей в яркости огням театральной рампы.
– В нашей стране мюзик-холл является проступком, караемым по всей строгости закона. Мне нужен серьезный стимул, чтобы говорить на эту тему.
Опустив веки, Лиззи взглянула на него из-под ресниц:
– Какой стимул?
– Симфонический концерт.
Ее сердце забилось так, что, казалось, вот-вот разобьется о ребра.
– Прошу прощения?
Марсден смотрел на нее в упор, пока воздух вокруг Лиззи не сделался вязким, что твой пудинг. Наконец он сказал:
– Хочу знать о вашем опыте посещения симфонических концертов. Вам понравилось?
Лиззи схватила со стола том Дебретта[19] и раскрыла его наугад. Им не нужно было пользоваться справочником, потому что Марсден, казалось, наизусть знал детали всех семейных древ, отлично разбираясь в старшинстве титулов и званий.
– Что бы вы сказали, если я скажу – да?
– Меня бы порадовал утвердительный ответ.
– Почему?
– Потому что этот опыт мог оказаться для вас губительным, глупая вы женщина. Нужно, чтобы вам это понравилось – по крайней мере в то время.
Никто еще не называл ее глупой женщиной. Но он произнес эти слова с такой нежностью, что Лиззи даже не пришло в голову возмутиться. Как будто он назвал ее своей милой.
Марсден ждал, склонив набок голову:
– Итак?
– Мне казалось, что нравится, – ответила Лиззи, тем самым признаваясь в своем грехе. – Но мне горько сейчас вспоминать об этом.
– Генри Франклин – порядочный осел, – твердо заявил Марсден. – Я рад, что вы не вышли за него.
Лиззи слабо улыбнулась. С ее стороны как-то глупо, по-детски злорадствовать, услышав столь беспощадное суждение о Генри. Однако ей было приятно услышать от Марсдена такие слова.
– Вы все еще недовольны, что я выхожу замуж за мистера Сомерсета? – спросила Лиззи, не вполне уверенная, что вопрос не звучит кокетливо.
