Зоя. Том первый (СИ) - Приходько Анна

– Открывай, – услышала она.

Как только повернула ключ, еле успела отскочить от двери. Два рослых парня ворвались в комнату с носилками. На них лежал бледный отец. Зоя закрыла рот рукой, боялась закричать.

Григория переложили на Зоину кровать.

– Что там за шум? – услышала Зоя голос мачехи из комнаты, подошла к ней.

Увидев, что девушка бледна, спросила тихо:

– Что-то с Гришей?

Один из сопровождающих подошёл к Зое, и, не обращая внимания на Евдокию, сказал:

– Постельный режим по совету доктора, настойка калины, не вставать, на работу не отправлять. Прощайте.

И вышел со своим напарником. Зоя поспешила запереть за ними дверь и вернулась к мачехе.

Взгляд Евдокии Степановны был обезумевшим. Она тихо всхлипывала. Попыталась встать. Ничего не получилось, да и пальцы на ногах опять перестали шевелиться.

– Гришенька, – крикнула она громко, – я люблю тебя!

Зоя, оставив мачеху в комнате, подошла к отцу. Тот смотрел в потолок. В уголках его глаз застыли слёзы.

– Не могу я ответить ей, Зоя, голоса нет, – прошептал Григорий. – Поди скажи ей, что я её тоже люблю.

Зоя передала матушке послание от отца. Так и ходила всю ночь от одного к другой и обратно, не сомкнув глаз. А наутро попросила соседа перенести отца в комнату к Евдокии.

Янек долго просидел на лавке и начал уже замерзать. Возвращаться домой не хотел. Но не было среди его знакомых тех, кто посреди ночи мог бы приютить его. Тем более в такое неспокойное время, когда за многими следили. Нехотя он побрёл домой. Открыл дверь. Было тихо, подошёл к комнате матери, прислонил ухо к двери, ничего не услышал и отправился к себе.

Замёрз настолько, что не мог долго согреться. Размышлял, как же ему жизнь свою устроить. Решил сначала опять вернуться на работу и поселиться в общежитии, но не мог придумать, как в таком случае встречаться с Зоей. Единственными безопасными сейчас были бы свидания только дома. Но мать в ссоре упомянула, чтобы Зои здесь больше не было. Янек был в отчаянии.

Проснувшись, он первым делом решил посмотреть на состояние матери, чтобы понять, как всё-таки жить дальше. Вышел из комнаты и увидел, что та сидит за столом и пьёт чай. Она улыбнулась и произнесла:

– Доброе утро, сынок, я приготовила твои любимые пляцки, скорее садись, пока не остыли.

Янек оторопел. Только вчера мать брызгалась ядом, а сегодня приготовила для него блюдо, которое последний раз он ел, когда жили в Варшаве.

Юноша сел за стол, стараясь не показывать своё волнение и недоумение, и кивнул:

– Доброе утро, маменька.

Любимые пляцки лежали на тарелке. А Янеку впервые не захотелось их есть. Более того, запах был ему противен. Он посмотрел на мать, налил себе чай, и медленно попивая его, сидел, опустив голову. Анна продолжала улыбаться.

– Сынок, – сказала она. – Я вчера была крайне раздражительна. Пойми правильно. Хочу извиниться перед тобой. Мне очень тяжело в этом городе. Сначала меня держал здесь отец, потом его могила, теперь Герман. И всё осталось во вчерашнем дне. Ради кого я живу теперь? Ради чего?

Была у меня дочь, яркий лучик в моей жизни. И её забрали. Моё сердце уже столько раз останавливалось! Я очень хочу обратно в Польшу, но боюсь. Вдруг Герман вернётся, а меня нет.

Хочу, чтобы сегодня пришла Зоя. Но не для того, чтобы просидеть весь день в твоих объятиях, пусть она начинает обучаться шитью. Может быть, это отвлечёт меня от тяжёлых дум. Я должна была передать свой опыт дочери, но теперь придётся невестку учить. Я отправлю ей записку.

Янек по-прежнему молчал. Его, конечно, обрадовало предложение матери позвать сегодня Зою, но внешне он никак на это не отреагировал. Встал из-за стола и пошёл в свою комнату.

– Ну вот и договорились, – крикнула Анна ему вслед. – Сейчас помощница отнесёт записку. А может быть мне сходить к ней самой? Очень нехорошо получилось в прошлый раз, когда перед обыском мы её даже на порог не пустили.

Янек ничего не ответил. Решил, что как только мать приведёт Зою, то поблагодарит, если нет, так и будет молчать. Ещё свежи были вчерашние воспоминания. Обида захлестнула юношу. Раньше он реагировал на все нападки спокойно, но теперь что-то изменилось в нём.

Когда Григория положили рядом с Евдокией, она заплакала.

– Ну-ну, – шептал ей муж. – Утонем в слезах твоих. Мы теперь с тобой рядом как никогда раньше. Долго мне теперь бока отлёживать! Каждый день будешь слёзы лить?

Но Евдокия не могла успокоиться. Сначала хотела по привычке положить голову на грудь мужу, да отпрянула назад. Погладила его рукой по груди.

– Что же ты, Гришенька, не уберёг себя? – спросила она.

– Да как тут себя убережёшь, если и ты этому поспособствовала, и Зоя?! Судачат же все о Зойке, а я и знать не знаю. Эх, чует моё сердце, что не породнимся мы с Прохором. Если до него дошло, то отменит он свадьбу. Зачем ему распутная невестка?

Григорий Филиппович говорил тихо, без злости, но Евдокия чувствовала его напряжение. Он просто не мог сейчас говорить иначе. Любое повышение голоса отдавалось болью в сердце.

– Что же ты молчала, Дунечка? – продолжал он. – Я же верил тебе, а ты её попустила. Кому же она нужна теперь такая, испорченная?

– Она не испорченная, – ответила Евдокия. – Клянусь своими ногами, пусть они отсохнут, если я сказала неправду.

– Поберегись Бога, Дунечка, не гневи его такими словами. Если у девки головы нет, то что, ногами твоими расплачиваться? Хватит с нас расплаты. Я вот теперь никчёмный. Найдёт Парамонов другого наладчика и всё, жизнь моя закончилась.

– Не найдёт, – сказала уверенно Евдокия. – Ты один такой на всём белом свете.

– Нет незаменимых, все ждали моего ухода. Их, знаешь, сколько сейчас? Трое с открытыми ртами ходят, всё ждут, когда заветную работу получат. И парни ведь неплохие. Но это же моя мельница, Дуня! Я же мечтал о ней, сколько сил вложил! А тут такое! В мельницу вложил, из семьи выложил. Погубили меня и дети, и ты.

Евдокии было неприятно, что Гриша винит её в своём приступе. Но соглашалась с ним. Сама ведь разрешала Зое бегать на свидания. И наивно думала, что никто ничего не замечает. А вот как получилось!

Узнал, видимо, Гришенька об этом, и сердце прихватило.

Чувство вины сидело в Евдокии где-то глубоко, томило. От этого было даже как-то неприятно в горле. Хотелось это чувство выплюнуть, выпить чистой колодезной воды. И сразу стало бы легче дышаться. Но лежачее положение не давало осуществить задуманное.

– Так к кому Зойка бегает? – спросил Григорий.

Евдокия вздохнула глубоко. Не хотелось ей говорить сейчас об этом, чтобы не усугубить состояние мужа. Ведь он разозлится ещё больше, когда поймёт, что учёба у портнихи – это просто прикрытие для свиданий.

– Не знаю я его, – солгала Евдокия. – Вот у неё и спроси. Мне она не докладывала. Ты, Гришенька, сам затянул со свадьбой. Говорила я, чтобы познакомил её с женихом заранее. Может и приглянулся бы он ей. А теперь вот бегает неизвестно куда и с кем.

– Да я вот раздумываю, как поступить, Дунечка. История с этим Николаем мутная. При всём моём уважении к Прохору я теперь и не знаю, что делать. Накрутили они все, навертели. Вот Макар влюбился в эту бабёнку, что всю кашу с допросами заварила.

– Макар? – удивлённо произнесла Евдокия.

– Макар, Макар. Видел я его ночью, это ж он меня ознакомил со своими делами.

Евдокия лежала, вытаращив глаза на мужа.

– Макар? – шептала она. – Жив, значит, слава Богу, молилась я не зря. Так где же он, Гришенька?

– Живее всех живых твой Макар, – произнёс Григорий Филиппович. – Сгинул он в своё укрытие. Долго ему придётся теперь прятаться. У него в голове только глупости, и он хочет сделать ещё одну. Плохо у них всё в головах, Дунечка. Так вот этот дурень приехал похитить бабёнку-предательницу, да не смог. Она теперь у следователя под крылом.