Рэйчел Кейн - Принц Теней
– Я вернусь, – пообещал я и поднял сумку, показывая ему. – Если они обыщут комнату и найдут это – повесят и его, и нас. Я унесу это в надежное место. Если Меркуцио проснется – скажи, что я пошел облегчиться. Это будет довольно правдоподобно.
Я выскользнул в окно до того, как кузен успел возразить, спустился по стене вниз и быстро и неслышно побежал по пустым улицам к общественным уборным, которые располагались около реки. Это было грязное место, и как я ни старался ступать легко – земля была слишком мягкой и влажной и воняла отходами и гнилью, но это было даже к лучшему.
Зайдя в отхожее место, я задержал дыхание – вонь была просто невыносимая. Я привязал тонкую веревку – одну из нескольких, что я всегда носил при себе, – к ремню сумки и опустил сумку в вонючую жидкость, а конец веревки привязал к ржавому крючку за сиденьем. Я уже прятал здесь раньше вещи, и все они оставались в полной сохранности. Ни одному нормальному человеку не придет в голову искать драгоценности в отхожей яме. Так что они будут здесь в безопасности до тех пор, пока я не заберу их – или не заберу. Меня сейчас не слишком волновала их судьба – главное было, чтобы в случае чего подозрение не пало ни на Меркуцио, ни на меня.
Я вернулся в дом Орделаффи еще до того, как заря окрасила нежным румянцем небо, и проник внутрь с куда большей легкостью, чем когда надо было тащить за собой Ромео. Мой кузен спал, положив голову на подушку рядом с Меркуцио, лицо которого все еще было обложено компрессами. Я скинул грязные сапоги и оставил их в куче разорванной, окровавленной одежды Меркуцио, а сам нашел в сундуках моего друга пару других, подходящих мне по размеру. Затем я сменил компрессы, выпил вина и отдал дань своей собственной усталости – пока не услышал, как в замке поворачивается ключ.
– Эй! – шепнул я и разбудил Ромео подзатыльником. Он резко выпрямился, дико вращая спросонья глазами. – Под кровать! Живо!
Он отбросил в сторону стул и скользнул под кровать, а я метнулся к противоположной стороне кровати и едва успел заползти под нее и прикрыть нас краем простыни, как дверь открылась и раздались тяжелые шаги – кто-то шел прямо к нам по скрипучим деревянным половицам. Никто из слуг не мог так ходить – с такой уверенностью и достоинством. Я чуть отодвинул простыню, и этого хватило, чтобы увидеть дорогие кожаные туфли с блестящей золотой пряжкой.
Синьор Орделаффи долго смотрел на своего сына, а потом подвинул к кровати стул – тот самый, на котором только что спал Ромео, – и сел. Меркуцио заворочался в постели, и пыль посыпалась прямо мне в лицо. Мне даже пришлось зажмуриться: пыль забиралась мне в нос, и я очень боялся чихнуть – и что Ромео чихнет, но нам обоим удавалось сохранять абсолютную, гробовую тишину.
Синьор Орделаффи наконец произнес:
– Итак, ты дожил до рассвета. Полагаю, это свидетельствует о том, что даже Господь не хочет принимать тебя.
Голос Меркуцио был хриплым и слабым, ведь гортань и нос у него опухли:
– И о том, что мой отец не испытывает ко мне никакой любви.
– Ты сам виноват, что оказался в таком положении, ты сам дошел до этого, вступив на грязную дорожку. Но я умоляю тебя принять следующее предложение: оставь свои гибельные, греховные извращения и возвращайся к порядочной и правильной жизни в своей семье. И дважды я предлагать тебе свое прощение не буду.
– Прощение? Да разве, синьор, я уже не получил вашего прощения, если кулаки – это любовь, а удары – это поцелуи? Вы говорите о порядочности? Порядочность – это веревка у меня на шее. Жалость – это битое стекло в моей постели. А семья… семья это сборище полных ненависти демонов.
Голос у него был как у безумца. Кровать скрипнула и просела, когда он перекатился на другую сторону, подальше от отца.
– Мне ничего этого не нужно.
– Ты напрашиваешься на еще одно наказание!
– Нет, я не напрашиваюсь. Даже если вы ненавидите меня – я ваш сын и наследник. Убьете меня – убьете свое собственное имя.
– А зачем мне наследник, который никогда не оставит наследников после себя?! – Синьор Орделаффи отодвинул стул и вскочил в негодовании. Я видел, как заметались тени по комнате. – Ты женишься на девушке, когда вернешь себе достойный вид, и ты сделаешь ей ребенка. И с этих пор я больше ничего не хочу иметь общего с тобой. Ты мне не сын – только по необходимости. И я никогда больше не заговорю с тобой.
Он вышел и с треском захлопнул за собой дверь. Я услышал, как скрежещет металлическая скоба замка.
Мы с Ромео выползли из-под кровати, и я наконец смог сдуть серую пыль с лица и откашляться. Меркуцио снял с лица примочки – лицо его было уже не таким опухшим, но синяки потемнели и расцвели разными оттенками синего. И все же он стал более похож на человека.
Но при этом он выглядел… другим.
Больше не было веселого, живого, обаятельного остроумца, которого я знал всю свою жизнь. Этот человек передо мной был старше – из-за взгляда, в котором отражалось пережитое страдание, и из-за упрямо и жестко сжатых губ, разбитых в кровь.
– Вы остались, – сказал Меркуцио. Голос его по-прежнему был далеким, но все-таки менее равнодушным, чем вчера. – Я люблю вас за это. Но если вас обнаружат в моей компании здесь – вас тоже обвинят. Я слишком ядовитый друг – я отравляю все, к чему прикасаюсь. Умоляю вас – уходите и не возвращайтесь. Когда я наконец женюсь и надену супружеское ярмо – тогда я смогу видеть вас снова. Но не раньше.
– Меркуцио… – Серьезное, красивое лицо Ромео выражало искреннее беспокойство. – Ты говорил о кинжалах как друзьях прошлой ночью. Скажи, что ты не станешь водить с ними слишком тесной дружбы – во имя той любви, что мы испытываем к тебе.
– Кинжал – это единственный друг, которого я не могу отравить. Даже моя кровь не может причинить вреда хорошей стали. – Меркуцио покачал головой, хотя, по всей видимости, ему было больно делать это. – Не бойтесь, я не доставлю ему такого удовольствия – видеть меня надежно похороненным. Нет, я буду отравлять ему существование еще долго, этому несчастному человеку, который осуждает грех и сам приказывает убивать. Я накажу виноватых – вот увидите. Я сделаю это, даже если для этого мне придется принести чью-то отрезанную голову на блюде – как случилось с Олоферном.
Я хотел бы порадоваться за него, пожелать ему успеха – но я очень боялся, что блюдо, на которое он положит эту голову, будет из дворца Монтекки. Мои сестра и бабушка стояли у истоков этой трагедии, и та волна, которая поднималась, грозила смыть с лица земли все, что попадется ей на пути.
И я совсем не был уверен, что эта волна не накроет нас с головой.
ИЗ ТАЙНОГО ДНЕВНИКА МЕРКУЦИО
