На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
У Лены тогда так и похолодело все внутри. На мгновение показалось, что она ошиблась в Рихарде, что он когда-то сделал что-то ужасное, чему свидетелем была эта военврач. И испытала невероятное облегчение и горячий стыд за эти подозрения после, когда женщина заговорила с ней.
Ольга, как она представилась, оказалась одной из трех узниц, которых Рихард когда-то вытащил из нацистских концлагерей. Две русские женщины и одна польская девочка-подросток. Одна из русских была беременна и родила мальчика через несколько месяцев после того, как их тайно перевезли на ферму в Пруссии. Там они и встретили приход советских войск.
— Девочку, Барбару, отправили домой, в Варшаву, — рассказывала военврач, стараясь держаться вровень с ними вплоть до комендатуры. — Я не знаю, выжили ли ее родители. Они прятали еврейских детей на своем хуторе, за это нацисты отправили всю семью в лагерь. А Вера с маленьким Васильком уехала на родину, в Куйбышев. Ну а я попросилась обратно в армию. Мы все остались живы, благодаря этому немцу. И я готова все написать на бумаге, если нужно будет. Может, это поможет ему, как-то смягчит наказание, которое его ждет…
Но Рихард категорически отверг это предложение. Он боялся, что Ольга только навредит себе своими признаниями. И так солдаты смотрели на нее недовольно.
Он попросил тогда Лену:
— Скажи, что я рад, что они все выжили. Это большое счастье для их семей. Надеюсь, что в будущем у них у всех будет все хорошо…
Слова Рихарда сбылись. Они убедились в этом в конце восьмидесятых годов, когда уже можно было навести справки. Впрочем, Барбара Лодзь, та польская девочка, нашла Рихарда на девять лет раньше. Она запомнила его лицо на всю жизнь, как и петлицы его мундира, и рыцарский крест на шее. Найти его в списке летчиков люфтваффе среди награжденных этой высокой наградой рейха не составило большого труда. Барбара стала врачом в память о той русской, что разделила с ней месяцы после лагеря на ферме и вылечила ее больные ноги. Полька работала врачом-акушером в одном из роддомов Варшавы. Как она сама рассказала Лене и Рихарду, с которым пожелала встретиться лично, момент появления Василька сыграл не последнюю роль в ее судьбе. У нее самой уже было к этому моменту трое детей, и она неустанно благодарила Рихарда за спасенную жизнь. Ее отец пережил нацистский плен, а вот мать погибла в концлагере в очередной волне «селекции» через неделю после того, как Рихард забрал Барбару.
И именно Барбара первой нашла в СССР остальных и написала об их судьбе Рихарду, с которым стала поддерживать связь. Военврач Ольга проработала в медицине недолго — стал преподавать на кафедре мединститута в Киеве. Замуж она так и не вышла, посвятив свою жизнь воспитанию осиротевших во время войны племянников. Вера тоже осталась незамужней и вырастила Василия одна. Причем сын ее не знал, что был рожден от немецкого офицера, а потому Вера категорически отказалась от дальнейшего общения с людьми из прошлого. Лена ее понимала, наверное, как никто иной, потому что сама не быстро примирилась со своей совестью, которая нет-нет да колола тоненькой иглой, что ее счастье построено на предательстве родины. Наверное, эта тонкая игла осталась в ней из-за слов Кости, брошенных зло пятьдесят лет назад в домике на Егерштрассе. Он забрал Лену от здания комендатуры, возле которой она ждала хоть каких-то новостей. После проверки документов ее отпустили, настоятельно порекомендовав уйти. Но она осталась сидеть на ступенях крыльца. И видимо, из комендатуры позвонили ее начальству. И наверное, Безгойрода был в добром настроении в тот день, потому что не сам приехал за ней, а разрешил Соболеву самому разобраться со «своей немкой».
Костя был в ярости. Даже губы казались бескровными, настолько белым было его лицо от еле сдерживаемых эмоций. Он силой увел ее прочь от комендатуры. Они оба были хорошо воспитаны, чтобы обсуждать что-то прилюдно, но едва оказались за дверями гостиной в доме на Егерштрассе, Костя дал волю эмоциям. Он кричал на нее так, что дрожали стекла в буфете. Его эмоции пугали до дрожи своим накалом, с которым прежде Лена никогда не встречалась. Его ярость при известии, что она когда-то полюбила немца и стала его женой без росписи, была не такой бурной, как та, с которой он обрушился на нее в этот раз. Но ярость была перемешана со страхом за нее, как поняла Лена спустя некоторое время. Оставив свой чемодан с делом из арбайтсамта в вагоне поезда, она теряла последнюю возможность доказать свою личность без каких-либо сложностей. А обратив на себя внимание патруля при аресте Рихарда, автоматически попадала под новые подозрения Безгойроды, который вряд ли оставил бы это дело просто так.
— Ты же решила уехать! Ты была в вагоне! Какого же черта, Лена?! Какого черта?! — бушевал Соболев, возвышаясь над ней, тихой и какой-то растерянной, а потом и вовсе ушел, хлопнув дверью так, что едва не сорвал с петель.
Лена же так и не проронила ни слова в свое оправдание. Потому что понимала, никакие слова не помогут ему принять и понять ее поступок. Едва увидев Рихарда, она без раздумий отвергла свое возможное будущее без него. Оно просто не существовало теперь, как бы ни плакала внутри тихо душа из-за правоты слов Кости, зло брошенных ей в лицо.
Она предательница. Она любит нациста больше своей родины. Она забыла обо всем, что творили эти ублюдки на ее земле. Она хочет остаться с убийцей своих соотечественников. Такие, как он убивали мучительно, сжигали заживо, морили голодом. Такие, как он, убили каждого из ее семьи. Если в ней осталось хоть что-то от прежней Лены, она должна вернуться на родину, навсегда выбросив из головы эту блажь.
Если бы это было блажью… Но это было совсем не так. На закате своей жизни люди часто подводят некие итоги. Так было и у Лены с недавних пор. И оглядываясь на свою жизнь с высоты прожитых лет, она ни единого раза не пожалела о том, что когда-то прыгнула с поезда в объятия Рихарда, потеряв шанс на возвращение домой. Любовь к нему за эти годы только крепла, превратившись из небольшого саженца в сильный дуб с корнями, уходящими так далеко в ее сердце. И единственное, чего она боялась — уйти позже него. Потому что знала, какой пустой и бесцветной станет жизнь без него.
— Его осудят, пойми же! Осудят и отправят с остальными преступниками отбывать наказание. И неизвестно, когда закончится его срок, — безрезультатно убеждал Лену Костя, раз за разом пытаясь достучаться до нее. — Чего ты добиваешься, ошиваясь у лагеря для нацистов? Чтобы тебя пристрелила охрана? Ты и так уже лишилась места в конторе и довольствия! И это еще легко отделалась! Тебе очень повезло, что Безгойрода просто уволил тебя из-за твоего «нацистского женишка», а не арестовал. Ты же свое будущее разрушаешь, понимаешь? Жизнь свою гробишь! Отрекись от этого нациста! Забудь его!
Но Лена упрямо каждое утро собиралась с духом и шла пешком в Дрезден к месту заключения арестованных немцев, дожидавшихся своей участи в лагере из наспех сколоченных бараков, обнесенных колючей проволокой. Он был огромный, обойти его по периметру, пытаясь найти взглядом Рихарда среди сидящих на земле пленных, было практически невозможно. Охрана отгоняла гражданских, которые так же, как Лена, пытались найти своих близких среди сотен мужчин разного возраста в грязной форме или в гражданской одежде. Иногда, когда кто-то из немцев с той или другой стороны слишком близко подходил к ограждению, или поднимался громкий гомон голосов в попытках докричаться хотя бы до кого-то из пленных, раздавалась громкая автоматная очередь в воздух. У Лены всякий раз замирало сердце от страха, что следующая очередь может быть пущена в людей. Страх из-за памяти о лагере для советских военнопленных, устроенном нацистами под Минском или о заключенных в гетто, обнесенном такой же колючей проволокой. Там такое было частым явлением. И невольно гордилась терпением своих соотечественников, которые каждый раз до хрипоты орали на немцев по обе стороны проволоки: «Разойтись!», «Никаких сближений!», «Гражданские! Пять шагов от проволоки!», «Тишина!», но не применяли силу, как бы тяжело им ни было сохранять порядок.
