На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

— Нацист, — сплюнул Пауль ему под ноги, едва не попав на носок ботинка. — Из-за таких, как ты, я прошел сущий ад в лагере!

Усилием воли Рихард подавил в себе порыв эмоций, которые поврежденный когда-то мозг выдавал моментально. Он помнил, что пришлось ему самому пережить в военном форте, а ведь Гизбрехт был в лагере, да еще гораздо дольше, чем несколько месяцев.

Второй раз Гизбрехт заговорил с ним только при подходе к станции. Он решил не ходить к поезду. Как объяснил Рихарду, не потому что боится попасть под подозрение русским, сопровождая его, а потому, что с Леной на станции был капитан, которому Пауль хорошо знаком.

— Зайдите на станцию с другой стороны. Видите там руины угольного хранилища? Лучше с той стороны. Русские обычно стоят у бывшего здания станции. У хранилища они бывают только при обходе. Убедитесь, что их нет поблизости и просто смешайтесь с толпой. Иначе они вас возьмут, и тогда определенно Сибирь. И не говорите, что не боитесь Сибири, майор. Все боятся Сибири…

— Если бы я боялся Сибири, меня бы здесь не было, — отрезал Рихард, не успев прикусить язык, чтобы не злить Гизбрехта. — Мне нечего терять, господин Гизбрехт.

Тот вдруг помрачнел лицом. В глазах мелькнуло что-то темное, лицо дрогнуло гримасой боли.

— Знаете, как мы называли в лагере тех, кто так говорил? «Мусульмане», живые мертвецы. Когда человеку нечего терять, он смиряется с судьбой и перестает жить. Таких часто отправляли на «селекцию», господин майор. Вам рассказать, что такое «селекция»?

А затем, без какой-либо паузы, Пауль продолжил, когда Рихард помотал головой отрицательно, не в силах сказать что-то в ответ. Потому что знал уже, что скрывалось за этим страшным лагерным термином.

— Человеку всегда нужно искать ради чего жить. Тогда можно перенести все. И вы сейчас лукавите — вам есть ради чего жить. Иначе почему вы здесь?

Рихарду было нечего дать в благодарность этому человеку, кроме наручных часов дяди Ханке, которыми он заменил свои именные наградные часы люфтваффе, отобранные как сувенир американцами. Валюта нового времени, от которой, впрочем, Гизбрехт зло отказался.

— Я делаю это только ради нее. От вас мне не нужно ничего. Оставьте себе! Пригодится, когда вас возьмут русские. Они любят наручные часы. Купите себе лишнюю пайку, когда будете подыхать в русском лагере! — бросил он со злой иронией сквозь зубы напоследок и, развернувшись, захромал прочь от станции.

Рихард сделал, как ему велел Гизбрехт. Прошел осторожно, скрываясь за руинами складских построек некогда разбомбленной станции к остаткам угольного хранилища, где орудовали лопатами пожилые немцы, наполняя тачку, чтобы загрузить запасы поезда, уже стоявшего на путях под парами. Затем дождался, пока русский патруль развернется от хранилища и снова направится к станции мерным шагом, обходя русских и немцев — пассажиров, торопившихся занять места в вагонах, и их провожающих на перроне. Рихард старался держаться за их спинами, опуская лицо, чтобы поля шляпы скрыли тенью его черты, и досадовал, что люди шли слишком медленно, а порой и вовсе останавливались для проверки документов и билетов на поезд.

Рихарду казалось, что он узнает Лену первой. К его досаде, этого не случилось. Он бы определенно не узнал ее и прошел мимо, не выцепи взгляд в толпе лицо капитана. Просто Ленхен была совсем не похожа на ту прежнюю, которой он ее помнил. Не стало привычной взгляду косы, которую Лена прежде прятала под платок. Вместо нее голову Лены украшали аккуратно уложенные волны. Даже цвет волос был иной — яркий блонд, такой модный в последние годы, несмотря на общественное осуждение за подражательство Марлен Дитрих. И одежда была другая, совсем не та, которую раньше носила Лена и которую он когда-то выбрал для нее, полагая, что она выбрала бы эти пастельные тона. Ярко-красное легкое пальто из бархата и светлое платье с набивным рисунком в мелкий цветочек с бантом у шеи удивительно шли ей, подчеркивая изысканность красоты ее лица и тонкую фигуру. Прекрасная незнакомая ему знакомка, от вида которой у него так и перехватило дух.

Это была действительно Ленхен. Ее тонкие черты. Небесно-голубые глаза, цвет которых он не видел со своего места вдали, но был готов поклясться в его яркости. Ее прямая осанка и плавность движений, которую он узнал бы из тысячи других.

Она действительно была жива. Она была жива. Неизвестно каким чудом ее уберег Господь, но он сохранил ее жизнь и во время ареста гестапо тем летом, и в момент, когда всю ее группу накрыли в Дрездене позднее, и во время февральских налетов, стерших город с лица земли.

Она была жива. Это было самым главным сейчас. И Рихард старательно гнал от себя мысли, пришедшие следом за этими радостными. О том, что у нее было несколько лет, чтобы связаться с ним, но она не сделала этого, предпочтя, чтобы он не знал ничего о ее судьбе. Да, Ленхен рассказала немке, с которой жила все эти месяцы, о том, что было между ними, он помнил каждое слово, недавно произнесенное фрау Гизбрехт. Но среди них не было самых важных и желанных для него.

А еще — она уезжала…

Радость вдруг сменилась жгучей ревностью, когда Рихард заметил объятие на перроне, в котором слились фигуры русского капитана и девушки в красном пальто. Ему пришлось даже опустить взгляд, чтобы не выдать себя ненароком. Потому что он был уверен, чувства были такой силы, что их можно было ощутить на расстоянии. Застучало в висках таким же бешеным ритмом, в котором билось сейчас в груди его сердце. Он попытался подавить этот взрыв глубоким размеренным дыханием, как учили когда-то еще в госпитале бороться с этими приступами. Опустил руку в карман и больно сжал ожерелье из лунных камней, которое зачем-то привез сюда, во Фрайталь.

Все так, как и должно быть. Все так, как нужно. Она всегда хотела вернуться на родину. Ей будет там лучше. Намного лучше. Капитан всегда сможет защитить ее, если будет нужно. Всегда сможет помочь. Капитан — это лучшее, что может быть в ее жизни сейчас. Все так, как должно быть…

Погруженный в свои эмоции, Рихард едва не пропустил момент, когда капитан помог Лене зайти в вагон, подав ей чемодан. Он отметил для себя этот вагон мысленно и, дождавшись, пока русский развернется после короткой заминки на перроне и пойдет к выходу со станции, двинулся с места.

Увидеть ее снова. Эта мысль завладела им полностью сейчас и вела настойчиво вперед, заставив забыть напрочь о русском патруле и о всем остальном, окружающем его. В несколько шагов добежав до нужного вагона, Рихард спешным шагом пошел по перрону вдоль окон, старательно вглядываясь в каждого пассажира за стеклом. Прогудел очередной паровозный гудок, предупреждая об отправлении, и сердце в груди Рихарда забилось еще пуще прежнего, когда поезд медленно тронулся с места с протяжным вздохом паров.

Неужели он не увидит ее еще раз… в последний раз? Чтобы убедиться, что это она, что ему не привиделось, что это не сон, как казалось происходящее последние часы? Неужели ее место в вагоне с другой стороны? О, это было бы слишком жестоко!..

Но место Лены в вагоне было с нужной стороны и более того, к его счастью, у самого окна. Она сидела, бледная, с широко распахнутыми глазами, устремленными куда-то поверх провожающих, оставшихся на перроне. И его она тоже не видела, как он понял по отсутствующему взгляду. Или если видела, то не узнала в гражданском костюме и шляпе. Так и смотрела куда-то поверх его, на небо, укутанное в тонкое уже одеяло утренней дымки, пока поезд провез ее мимо.

Рихард едва не упал, запутавшись в полах плаща, когда развернулся резко, чтобы идти быстрым шагом, следуя медленному пока ходу поезда, пока есть возможность. Не отпускать ее из вида. Удержать взглядом. Хотя бы несколько шагов, пока поезд набирал ход.

Но нужно ли делать эти шаги?.. Невероятно сложное решение в его жизни. Отпустить или удержать? И словно в кинокартине кадрами все моменты их короткой жизни рядом друг с другом. Минуты и часы, когда он был невыразимо счастлив, когда улыбка на губах шла от самого сердца, а из-под пальцев так и лилась музыка. Когда он чувствовал себя цельным и настоящим. Когда он чувствовал себя таким, каким был и всегда хотел бы быть…