На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Адель вдруг поднялась с места и подошла к креслу, на котором он сидел. Опустилась на колени перед ним и взяла его ладони в свои руки, глядя с мольбой снизу вверх в его лицо.
— Я прошу тебя — уезжай! Не думай больше о Германии! Ее больше нет и возможно не будет! Но если вдруг что-то изменится, ты ведь всегда сможешь вернуться! Нет, не в Тюрингию, конечно. Возможно, на побережье Северного моря, в поместье Ханке в Ютландии. Я думаю, папа сможет что-то придумать, чтобы уладить ситуацию с британцами. Это, конечно, займет время, но…
Они говорили об отъезде почти всю ночь и разошлись только под утро, недовольные друг другом и предметом разговора. Адель не понимала странное упрямство Рихарда в вопросе эмиграции из страны, а он не хотел принимать ее доводы. Этот спор продолжился и в последующие дни. Он на время скрывался за другими разговорами — о прошлом, о настоящем и будущем, а затем все равно змеей проскальзывал между строк наружу и отравлял их беседу, снова и снова оставляя вкус горечи.
В конце концов Рихард сдался, видя, какую боль причиняет Адели, каждый раз пытаясь донести до нее свою точку зрения. Он понимал, как принижает усилия, которые приложили Брухвейеры, чтобы сделать его отъезд возможным. И это в то время, когда американцы сгоняли в лагеря всех немцев мужского пола, подозреваемых в военной службе. Настоящая волна арестов прокатилась по всем окрестным землям. Только связи Брухвейеров спасали Рихарда от заключения под стражу, как он понимал. Да и рисковать безопасностью Адели, которая отказывалась уезжать без него, он не желал. Пусть эти земли находились под янки, а Розенбург под протекцией американского высшего командования, случиться в это опасное время могло что угодно. Немецкие беглецы, военные мародеры союзников, да и просто жаждущие возмездия бывшие заключенные лагерей, которые по слухам все еще были опасны так же, как и в первые дни освобождения… Нет, ему бы определенно хотелось, чтобы Адель вернулась обратно в Швейцарию, где было гораздо безопаснее.
— Хорошо, — согласился он одним из вечеров июня, когда они завершали ужин в малой столовой, пусть и скудный, но мастерски приготовленный Айке. — Я уеду из Германии. Только дай мне немного времени привыкнуть к этой мысли.
— Только прошу, помни, что времени осталось немного, — просияла Адель, получив наконец-то желаемое. — Когда я последний раз телефонировала отцу из Веймара, он сказал, что русские уже ведут переговоры с американцами о выведении войск. Нам нужно успеть до того, как коммунисты войдут в Тюрингию, ты сам понимаешь.
Он понимал. Но по-прежнему не мог представить, что решится оставить Розенбург и ближайший городок с церковью, в подвале которой лежали останки его отца и матери. Эта земля была его плотью и кровью, и он не мыслил своей жизни без нее.
Но ты ведь готов был оставить временно все это ради Ленхен, предательски однажды шепнул внутренний голос во время очередных раздумий. Ты рассматривал однажды возможность проживания в соседней стране, пусть и временное, рядом с Ленхен. Раньше не было ни тени сомнений в принятом решении. Помнишь?
А потом в очередной раз ударило болью, неизменной спутницей воспоминаний о прошлом, при одной лишь только мысли, что, если бы Лена все-таки уехала в сорок третьем году, он бы ухватился за любую возможность пересечь границу. Его прежняя жизнь разрушилась, но была бы надежда на новую — рядом с ней, и этого было бы достаточно для него. За что держаться сейчас? Он никак не мог понять. Да и не хотел искать эту причину, если говорить откровенно.
Адель ясно видела нежелание Рихарда уезжать, потому наотрез отказалась от его предложения ехать первой. Понимала прекрасно, что Рихард едва ли последует за ней, если она оставит его сейчас. Оттого и осталась рядом с ним, организовав сборы некоторых вещей, которые нужно было забрать из замка и не оставлять русским.
Иногда за этими совместными хлопотами и во время привычных уже ужинов, к которым Адель неизменно меняла наряды, видясь тем самым Рихарду какой-то чуждой частицей в калейдоскопе послевоенной разрухи, между ними снова возникала прежняя близость. Рихард не особо любил эти моменты, потому что видел огонек надежды в глазах Адели, зная, что никогда не сможет ей дать то, что она желает. Поэтому он твердо решил, что не останется в Швейцарии, а уедет в Скандинавию, где попробует начать все сначала, готовый в любое время вернуться назад, в Германию, когда это будет возможно и невзирая на любые угрозы за свое прошлое. Отпишет большую часть переведенного матерью состояния Красному Кресту, а себе оставит только фамильные ценности и ровно столько, сколько хватит на то, чтобы встать на ноги в послевоенное время.
В итоге сборы затянулись, что и привело к встрече с русскими. Неожиданной и опасной. Нарушившей привычный ход событий и перевернувшей все с ног на голову.
Рихард как раз заколачивал ящик с фарфоровым сервизом из Мейсена, который доставали только по особым случаям из буфета, когда услышал звук мотора. Это удивило его — только недавно Адель отправила водителя в Веймар дать отцу телеграмму, что они планируют ехать послезавтрашним поездом из Лейпцига в Берн. Так быстро вернуться водитель никак не мог, а значит, что-то случилось. Все еще с молотком в руке Рихард поспешил к выходу, чтобы с огромным удивлением выйти прямо к русским, подъехавшим к замку на двух запыленных «виллисах».
И снова его заставили криками и угрозой оружия лечь в гравий подъездной дорожки и отложить молоток в сторону. И снова в груди появилось неприятное чувство утраты контроля над событиями и страх неизвестности, как тогда, когда три месяца назад к Розенбургу вышли американцы. Но только в этот раз в замке была Адель, перекладывавшая где-то в комнатах фарфор старыми газетами, которые зачем-то бережно хранил Ханке. И Рихард не был уверен, что русские будут столь благородны, что не тронут ее, и что имена каких-то американских генералов остановят их от насилия. Столько историй ему рассказала Айке о том, что творили и русские, и союзники на немецкой земле, что кровь стыла в жилах.
Мне отмщение, и аз воздам…
Из-за этих историй, всплывших в голове, и из-за воспоминаний, иглами снова вонзившихся в него при звуке русской речи, но больше из-за паники, которая всколыхнулась в нем волной, когда Адель вышла на крыльцо парадного подъезда и отшатнулась с ужасом в глазах, заметив форму Красной армии, Рихард заговорил сбивчиво, снова заикаясь, с умоляющими нотками в голосе, за что потом себя ненавидел, когда прокручивал эту встречу заново в голове:
— В за… замке никого. Одни. По…пожалуйста, не тро… трогайте мою же… жену. Де… делайте, что хо… хотите со мной, но не с ней! Она гра… гражданка Шве… Шве…
Название страны все не давалось и не давалось. От презрения в глазах солдат и офицера, стоявшим горделиво над ним, распластанным на гравии подъездной площадки, сдавило в горле. Но был у него, побежденного, иной выход, чем просить сейчас о милосердии? Нет, его не было. И оставалось только надеяться на то, что русские окажутся более благородными, чем были еще недавно нацисты на их земле.
Русские что-то сказали насмешливо друг другу, потом засмеялись все разом, но глаза офицера, стоявшего во главе небольшого отряда, были холодно-злыми в отличие от глаз солдат. Рихард видел подобный взгляд у американцев, которые прежде стояли постоем в Розенбурге, а до того участвовали в освобождении лагеря Бухенвальд, который к его стыду и ужасу располагался в его любимой Тюрингии, оставив и здесь этот страшный след нацисткой скверны. Русского офицера вела ненависть, и Рихард понял, что должен делать все, что потребует от него этот капитан, лишь бы эта ненависть не толкнула того на отмщение. Сам бы он выдержал, пожалуй, все, понимая, что так, наверное, и должно — око за око, но вот Адель…
Черт возьми, Адель!
Сначала русские попросили все документы и проверили замок, не прячут ли они кого-то еще за закрытыми дверями. Как и предполагал Рихард, известие о том, что замок и его обитатели находятся под протекцией американского командования, о чем заявила Адель в первые же минуты, на русских впечатления не произвело. Они с интересом разглядывали внешние стены Розенбурга, а потом и огромный холл с тяжелой мраморной лестницей, и комнаты первого этажа с росписью и лепниной потолков. Все, кроме офицера, который пристально рассматривал самого Рихарда, словно какую-то предельно неприятную на вид, но интересную для него вещицу, изредка переводя взгляд на Адель, которую он по возможности старался держать за спиной, прикрывая собой от русских.
