На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

Как Рихард помнил сейчас, обе в итоге пришли к компромиссу. Платье сшили из шелка и по фигуре, но все же скромным, с отделкой кружевами и длинным шлейфом, который должна была нести в церкви двоюродная племянница Адели. Этими же кружевами был украшен край пышного облака длинной фаты, которая покрыла бы темные волосы его невесты в день свадьбы.

Рихард вдруг вспомнил это платье в те минуты, как подумал о прошлом. Потому что случайно как-то увидел рисунок образа невесты, когда навещал Адель в Берлине. Они уже несколько дней как прошли все этапы получения разрешения — предоставили медицинские анкеты обоих, справки об имущественном и финансовом положении Рихарда, свидетельство Адели об окончании курсов будущих матерей и их родословные. Наверное, эта дурацкая примета о том, что жених не должен видеть платье, пусть даже на рисунке французского модельера, стало предвестником краха, который ждал их помолвку. Ведь спустя пару дней после этого Рихарду передали записку, что его желает видеть чиновник из Управления по вопросам расы, чтобы поговорить с ним вне стен организации и как можно скорее.

— Ваша невеста расово непригодна. Проверка родословной показала, что она — мишлинг согласно «Закону о гражданине рейха», а значит, она не может стать вашей супругой.

— Почему вы говорите мне это здесь, в ресторане? — хрипло спросил Рихард, которого вести буквально ошеломили. Впрочем, он быстро сумел взять себя в руки, надеясь, что никто из окружающих их в зале не заметил его минутных эмоций. — Я думаю, здесь какая-то ошибка. Ваши люди явно что-то напутали. И мать, и отец Адели — чистокровные немцы и христиане! Этого просто не может быть!

— Мои люди никогда не путают, господин обер-лейтенант. Более того, они всегда найдут то, что многие пытаются скрыть. А здесь мы встречаемся только потому, что я желаю помочь вам. Вы же любите свою невесту, господин обер-лейтенант? Насколько сильно вы ее любите, чтобы эти сведения не попали на стол рейхсфюрера сегодня? Ваше дело на контроле у Самого… Это ведь должно было стать свадьбой «его» Сокола, как вас стали называть недавно в газетах.

— Мне нужна неделя.

— Два дня. Это максимум. И торгуемся мы только по деньгам, а не по времени, — отрезал сотрудник управления и поманил к себе кельнера, чтобы заказать десерт. А потом написал на салфетке несколько строчек и передвинул ее к Рихарду поближе. — Названную сумму жду вечером по этому адресу. Запомните, у вас два дня, включая этот. Потом за матерью и дочерью придут. И скорее всего, потом притянут и самого Брухвейера. Вряд ли он захочет отречься от жены и дочери, правда? Два дня, фон Ренбек. И не больше!

Разумеется, никто из Брухвейеров и не думал о том, что такое может произойти. Поэтому слова Рихарда прозвучали как гром среди ясного неба. За такой короткий срок организовать отъезд из страны было практически невозможно. Требовалось разрешение на выезд и виза государства въезда, за поездами, направляющимися за границу рейха, велось строгое наблюдение.

— Я не успею… — произнес потрясенно будущий свекор Рихарда.

— Я все сделаю сам. Доверьтесь мне, — ответил на это Рихард, надеясь, что «Бэрхен» поможет ему сделать необходимые документы и организовать неофициальный переход границы для Адели и ее матери. Генриху пока ничего не угрожало — по закону ему бы обязательно предложили развод с женой-еврейкой, чем он и воспользовался в дальнейшем для того, чтобы тянуть время и уладить свои дела перед побегом из страны.

В последний раз Рихард видел Адель, когда сажал ее вместе с матерью в потрепанный грузовичок, который увез их к границе со Швейцарией, где они перешли по поддельным документам. В большинстве случаев такой вынужденной эмиграции Швейцария не выдавала виды на жительство скоро, а после вообще могла аннулировать разрешения и выдать беглецов обратно в рейх. Но в случае Брухвейеров, которые обладали значительным состоянием и весом в мировой деловой среде, получили вид на жительство и даже предложение о гражданстве в ускоренные сроки. Насколько было известно Рихарду, гражданкой Швейцарии стала только Адель, а вот ее родители связывали свое будущее с Америкой.

Рихард совсем не думал ее увидеть здесь в Розенбурге и не сейчас, когда едва-едва отгремели последние отзвуки последних сражений в Германии. Но вот она здесь. В ярком шелковом платье и модной шляпке, в солнечных очках, которые она сняла, чтобы лучше увидеть Рихарда в окне замка с явной радостью на лице. Она предоставила водителю и второму сопровождающему достать багаж из авто, а сама бросилась почти бегом в замок.

— Боже, это действительно ты! Я до последнего боялась поверить, что все так! — это было первое, что сказала Адель, когда они встретились в холле замка. Их объятие было теплым и таким знакомым, но все же Рихард не мог не отметить невольно, что что-то изменилось.

Они не виделись шесть долгих лет, с тех пор как он захлопнул дверцу кабины грузовичка, в последний раз коснувшись губами ее руки. И за эти годы не только переменилось многое, но и они сами, и их чувства. По крайней мере, ему так показалось по той скованности и какой-то отстраненности, которая чувствовалась между ними в тот первый день после многолетней разлуки. Словно они заново знакомились друг с другом, с теми старыми знакомцами, в которых они превратились за эти годы. Поэтому он и опасался разговора, который рано или поздно, но все же случился.

— Ты сильно изменился, — призналась вечером Адель, когда они сидели в столовой с распахнутыми окнами в парк. Именно при ней в замке снова стала работать Айке, которую американцы волей-неволей позвали работать в кухне. И именно по ее инициативе была проведена в замке уборка силами нескольких женщин, которых порекомендовала Айке. Всем им, к стыду Рихарда, заплатила Адель, заверив его, что он отдаст этот долг позднее, когда получит доступ к своим счетам в банке в Берне. Об этих счетах и ячейках в хранилище Рихард слышал мельком от матери в личных разговорах, но всякий раз пропускал мимо ушей, не особо интересуясь, ведь бежать из Германии до самого финала он не планировал и даже мысли не допускал об этом. И невольно испытывал сейчас благодарность матери за подобную предусмотрительность. Жаль, что ей самой не удастся воспользоваться результатами своих хлопот.

— Годы неизменно берут свое, — попробовал отшутиться Рихард, но Адель не пошла по этому пути, а шла упрямо по своему первоначальному.

— В тебе словно что-то перегорело. Знаешь, как порой гаснут лампочки, отработав какой-то срок. Раньше ты был совершенно другим.

Он не хотел говорить на эту тему, поэтому только пожал плечами, продолжая курить в молчании.

— Что ты думаешь делать сейчас? — продолжила разговор Адель. Она всегда отличалась настойчивостью и упорством, подпитываемыми ее неуемной энергией, которой Рихард раньше так восхищался. Сейчас же эта настойчивость немного действовала на нервы из-за напряженного состояния, в котором он пребывал, ограниченный в своей свободе и не имеющий ни малейшего понятия о своем будущем.

Мог ли он распоряжаться собой в настоящее время, когда в его замке хозяйничают американцы, рассовавшие по рюкзакам его имущество как сувениры из Германии, опустошившие его винный погреб и даже его собственный гардероб? Когда его гордость, любимое авто, забрали из гаража через несколько дней после появления в Розенбурге отряда янки? Когда в его стране стали полновластными хозяевами союзники, и теперь только от их милосердия и воли зависела судьба всех немцев и этой земли?

— Я привезла тебе разрешение на выезд и визу в Швейцарию, — произнесла Адель, ошеломив его этими новостями. — Потом можно подать на временное проживание или уехать в другую страну, все еще лояльную к…

Она умолкла на мгновение, но это слово все равно повисло между ними. «К нацистам». Вот, что она хотела сказать. Теперь все немцы для остального мира именно «нацисты». Вполне справедливо. Хотя это слово, иглой сидевшее под кожей среди прочих невидимых игл, больно укололо, на секунду лишая дыхания.