На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

Все эмоции, надежно запертые где-то внутри на время пребывания русских, дали о себе знать последующим тяжелейшим приступом головной боли, от которой не помогли даже привычные лекарства. Он не находил себе места от этой муки, готовый разбить голову о стену, лишь бы избавиться от этого. Этот приступ затмил для Рихарда практически все тогда, он даже не помнил толком остаток дня. Лишь укол морфина из остатков запасов матери принес облегчение, да полный покой спас его. Он слышал обрывки разговоров Адели со своими сопровождающими, взволнованными неожиданным визитом русских военных и оттого настаивавшими на незамедлительном отъезде из Германии, несмотря на ее сопротивление. Но слушал их как-то отстраненно, погруженный в странное состояние, в котором постепенно гасла острая боль, а разум плыл в легком тумане, сбросив груз тяжелых мыслей, воспоминаний и размышлений. Из этого тумана Рихард плавно соскользнул в сон из мельтешения картинок и голосов, словно наспех склеенная кинопленка, в которой кадры сменяли друг друга так часто, что сложно было зацепиться за них.

Дядя и мама. Биргит и маленький Руди. Людвиг Тайнхофер, сначала живой, а потом мертвый, лишенный костного остова. Удо Бретвиц и его жена. Старушка из бомбоубежища и ее взгляд, полный укоризны и упрека, что он не спас ее — не отогнал от Берлина бомбардировщиков томми, как должен был. Немецкие евреи, которых он успел вывезти с помощью «Бэрхен» из Германии. Славянки, которых он забрал из лагерей. Семья кузена Фредди, сгоревшая под бомбами союзников в Дрездене. Отец Леонард с петлей на шее. Русские в Крыму — пленные в подвале, молодая женщина-старушка на улице, но больше — убитый Гриша с головой, развороченной немецкой пулей.

С каждым видением ему становилось все больнее, а к финалу эта боль настолько усилилась, что казалось, все иглы под его кожей вдруг вонзились изнутри не только в кожу, но и в сердце, и в другие органы. Эта боль убивала, и он уже приготовился к смерти, как вдруг его резко отпустило, вышвырнув из пелены физического страдания на берег летнего озера, где он увидел Ленхен в белоснежном танцевальном платье и туфлях, ленты которых так красиво подчеркивали ее тонкие щиколотки. Она была так прекрасна и грациозна в своих движениях, что у него перехватило дыхание и навернулись слезы на глаза. Долгое время он просто наблюдал за ее танцем на поверхности воды. С каждым движением она все удалялась и удалялась от берега, скользя по озерной глади словно по льду. А потом он опомнился, испугался, что она совсем уйдет, и бросился к озеру вслед за ней. Но в отличие от Ленхен, его волшебного воздушного создания, он сразу же провалился в воду, которая отказывалась держать его на поверхности. А вода рядом с ним вдруг окрасилась из пронзительно синей в кроваво-красную, хотя на нем не было ни капли крови, как он с удивлением проверил. А Ленхен все удалялась и удалялась, даже не зная, что он пытается следовать за ней — сначала резкими шагами, пока чувствовал ногами дно, затем размашистыми гребками, от которых застучала кровь в висках, предвещая возможный приступ и намекая на то, чтобы он остановился или хотя бы чуть замедлился. Но он упрямо греб, пытаясь догнать Лену, понимая, что скоро пойдет ко дну, ведь края озера он уже не видел, как и силуэт танцующей девушки. Совсем выбившись из сил, он едва шевелил замерзшими в ледяной воде руками и ногами.

И тогда он отдался на волю этой кроваво-красной воды, которая жаждала поглотить его… И в голове зазвучал вдруг женский голос, который когда-то настраивал его на самопожертвование, отбивавший словно такт метронома единственные слова «Дрезден… помни о Дрездене…»

Вдруг он почувствовал, как его пытаются вытащить из плена воды на поверхность, чтобы он смог сделать спасительный вдох. Тонкие руки обхватили его плечи. Тонкие, как веточки березы России, откуда она была родом. Но Ленхен была слишком слаба, и только провалилась к нему в воду, как проваливаются под лед. Словно ухватившись за него, она сама стала тяжелой, и поверхность воды уже не держала ее вес. Он видел ее лицо, длинные волосы, развевающиеся в воде будто по порывами ветра, ее глаза…

Он попробовал оттолкнуть от себя Лену, чтобы заставить ее вернуться к воздуху, не дать утонуть вместе с ним, но она обвила руками и ногами его, не позволяя сделать этого. Она покачала головой, когда он с силой дернулся из ее хватки, причиняя боль, и замер, когда увидел в ее глазах, что она хотела утонуть вместе с ним, раз уж так сложилось. От понимания этого у него разрывалось сердце, как и легкие, медленно наполнявшиеся водой.

Глава 64

Первым, что увидел Рихард, когда резко, словно от толчка, проснулся, мелко дрожа от перенесенных эмоций и по-прежнему ощущая боль в груди, было лицо на портрете. Мадонна улыбалась ему через комнату нежной успокаивающей улыбкой Лены, и он почувствовал, как медленно уходит напряжение из каменных мышц, как отступает прочь смесь страха и горя, которую недавно чувствовал во сне. В эти минуты Рихард был рад, что русский капитан смилостивился и оставил ему портрет. Потому что без него, этого воспоминания о Лене, без ее улыбки и светлого взгляда на портрете сложно было даже просто пытаться забыть обо всем прошлом и жить настоящим, Рихард чувствовал это. Как сейчас, когда его до сих пор трясло от реальности недавнего сна и эмоций, прожитых и в яви, и вне ее.

До рассвета еще было время, но возвращаться ко сну Рихард не захотел, боясь снова вернуться в тот кошмар, где он тонул и утопил вместе с собой Лену. Встал с дивана и принялся за гимнастику, стараясь разминать руку, как когда-то советовал делать доктор в госпитале у Либерозе. Но в голову то и дело лезли и лезли воспоминания о прошлом дне и визите русских.

Что хотел здесь найти этот русский капитан? Зачем он приезжал сюда? Неужели просто взглянуть на замок и забрать ту кружевную вещицу?

И эти мысли тянули следом другие, которые он не хотел даже мельком видеть в своей голове — о прошлом Лены, о ее возможной близости с этим суровым русским. Поэтому Рихард попытался думать о чем-то ином, что могло бы заставить забыть и об странном визите, и возможной связи Лены. И неожиданно для себя принял решение уехать из Розенбурга сегодня же днем. Хватит уже откладывать неизбежное! Он едва не угробил Адель своей нерешительностью и чуть не потерял картину. И вообще нужно было запаковать портрет гораздо раньше, не потакать своим слабостям!

И вдруг замер удивленный, заметив деталь в портрете, которую прежде не замечал. В нижнем левом углу за рамкой виделся уголок бумаги, словно кто-то сделал тайник в этом месте, надеясь что-то сохранить втайне или на память. Рихард ожидал увидеть записку, возможно, даже из прошлого века — кто знает, что за тайны может скрывать эта картина. Но это оказался банальный кусочек настоящего — смятый билет на поезд по маршруту из Фрайталя до Эссена, датированный январем этого года.

Объявление из дрезденской газеты. «Девочка Лотта из Берлина… найти по адресу… Спросить…или фройлян Хелену Хертц».

Голос следователя, который иногда снился ему в кошмарах. «Это карта Средиземноморья и побережья Африки. С вашими пометками и надписями, фон Ренбек. Мы нашли ее в явочной квартире в Дрездене…»

Настойчивость матери в повторе коротких фраз. «Русские!.. Дрезден!.. О Боги! Бомбардировка!..» и ярость от того, что он не понимал смысла, который она вкладывала в эти слова. Что, если мама была в сознании тогда и говорила вовсе не о том, что русские уничтожили Дрезден? [219] Что, если она говорила «русская»?

И тогда этот билет…

Все замыкается на Дрездене, о котором ему твердили даже во сне…

А русский капитан?.. Господи, он же знал! Он знал, где находятся комнаты слуг, знал, где спальня Лены и где спрятана ее вещица. Русские забрали остатки бензина из гаража, как он сейчас вспоминал. Топлива было мало, но переводчик сказал, что им ехать около трех часов. При средней скорости их открытого авто в семьдесят километров по автобану…