На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Он должен был быть бесстрашным воином, спасающим ее из плена как принцессу. И как в любых сказках, непременно обязан быть счастливый конец. И он действительно был бесстрашным воином, заслужившим награды, которые она видела сейчас на его форме. Только вот она уже не была той девушкой из сказки. Невинная Одетта для него исчезла, превратившись в Одиллию с черной как смоль душой.
Поэтому Лена совсем не понимала, как ей следует вести себя сейчас с этим незнакомым знакомцем, сидящим напротив нее за столом. Ей до дрожи в пальцах хотелось коснуться его и убедиться, что это не очередной сон, это действительно Котя, пусть и такой отстранено-злой. Но она не смела даже шевельнуться сейчас под его пристальным взглядом. Да и разговор не задался с самого начала, едва за Гизбрехтами закрылась дверь дома.
— Котя…
— Не называй меня так! — оборвал он ее тут же. Опасно шевельнулись желваки.
— Ты голоден? — попробовала Лена начать разговор иначе, явно снова совершив ошибку.
— Ты предлагаешь мне немецкие объедки? — едко спросил Соболев, сверкнув глазами. — Спасибо, нет! Что предложишь еще? Водку? Твои немецкие друзья убеждены, что любой вопрос должен решаться водкой сейчас. Или может, предложишь мне какое-нибудь барахло и побрякушки, чтобы задобрить, как они часто делают?
От жесткого тона Кости сжалось горло, и Лена не смогла ничего возразить на это. Только сидела и молчала, глядя в его суровое лицо. Спустя пару минут напряженной тишины и напряженной дуэли взглядов Соболев не выдержал первым.
— Ну? Так и будешь молчать? Или хотя бы попытаешься оправдаться? Видел бы тебя Коля сейчас! Благо, он…
— Он — что? — тут же зацепилась за эти слова Лена, чувствуя холодок страха и неприятного предчувствия, пробежавшего по спине. Действительно, столкнуться с братом с немецкими документами и ее историей было бы…
А потом поняла ответ, разгадав по взгляду Соболева, в глубине которого на какие-то мгновения мелькнула скорбь. Лена постоянно прежде отгоняла от себя эти мысли, предпочитая затолкать их куда-нибудь подальше в своем разуме. Ей казалось, что, если их спрятать там, подозрения так и останутся таковыми, и никогда не станут реальной потерей, от боли которой так и скрутило все внутри в те секунды страшного осознания.
— Вспомнила о том, что у тебя есть брат? — зло осведомился Соболев, явно желая причинить боль. Словно проворачивал нож в ране, который всадил с размаху. — Коля погиб в сентябре сорок третьего при паромной переправе через Днепр под огнем авиации твоих фашистских друзей. Погиб геройски, и я рад, что он так и не узнает…
Лена даже не поняла, что потеряла сознание при этих словах. Только-только она сидела за столом и смотрела в глаза Кости, а потом — темнота. Первое, что Лена увидела, выплыв из обморочного мрака, было встревоженное лицо Соболева.
— Прости, я не должен был сообщать тебе об этом вот так, — произнес он чуть виновато и как раньше мягко, помогая ей подняться с пола и усаживая на стул. Потом по-хозяйски прошелся по кухне, чтобы найти стакан, налить в него воды из кувшина на столе и подать Лене. — Не ради тебя. Ради памяти Коли…
— Расскажи мне о нем, — схватила его слабо за руку Лена, удерживая возле себя в волнении и не давая отойти. — Ты видел его после начала войны? Что с ним было? Как он жил все это время? Расскажи мне о нем хоть что-то!
Она не ждала, что Костя ответит на ее отчаянную мольбу. Но он подчинился — подвинул для себя стул и расположился рядом с ней за столом, положив большие ладони так близко к ее маленьким. Но не коснулся их ни разу за время своего рассказа. Не трогали его и слезы, медленными ручейками стекающие по ее щекам.
Коля не попал на фронт ни в первой волне мобилизации, ни во второй. Не брали его и добровольцем, хотя он настойчиво ходил в военкомат и подавал заявление раз за разом. Во-первых, он был слишком ценным специалистом. Во-вторых, он был…
— Кем он был? — уточнила Лена, когда Котя замялся на этом месте своего рассказа. Но все же ему пришлось продолжить нехотя.
Во-вторых, Коля был наполовину немцем. В первое время советских немцев не только отстранили от важных должностей и взяли под наблюдение [202]. Некоторые из них были даже арестованы по подозрению в возможном пособничестве врагу или высланы вглубь страны из крупных городов, к которым все ближе и ближе подходили нацистские войска. Эта ситуация коснулась дяди и тети Лены в Москве. Их не выслали, как высылали советских немцев Поволжья в первые месяцы войны. Но указ, назвавший немцев диверсантами и шпионами, либо их укрывателями, кардинально изменил их жизнь, как и других граждан немецкой национальности, проживающих в городах и областях огромной страны. Прежние знакомые и многие друзья перестали общаться. Соседи обходили стороной, словно прокаженных. Начались шепотки на работе. И поэтому не стало неожиданностью, когда дядя Лены получил направление о переводе в Саратов. Ему надлежало уехать сразу же после получения этого распоряжения, а тете Оле давали время на сборы в три дня и отправляли одним из эвакоэшелонов.
— Что с ними сейчас? — взволнованно спросила Лена, и Костя посмотрел на нее почти с тем же выражением, что и раньше, когда сообщил о гибели брата.
— Твой дядя Отто в Челябинске, насколько известно моему отцу. Начальник производства на одном из заводов. Его дело быстро разрешилось, он вернулся на прежние позиции, но возвращаться в Москву не пожелал. Так и остался на Урале, где довелось работать во время войны. А тетя Оля… она не доехала тогда до Саратова. Их эшелон разбомбили под Тамбовом. С тех пор никто не знает, что с ней. Теперь ты понимаешь, почему Коля все яростнее рвался на фронт? Война отняла у него всю семью! Всю!
Снова перехватило дыхание в груди при воспоминании о маленьком тельце в ситцевом платьице, лежащем в поле, опаленном огнем от взрывов. О тяжести на своих руках, которая навсегда останется на сердце. В день, когда Коля наконец-то попал на фронт, его дочь была уже почти полгода, как мертва. Чувствовал ли он эту потерю сердцем? Не она ли так отчаянно гнала его на фронт?
Лена силилась рассказать Коте о том, как погибла маленькая Люша, но так и не могла выдавить из себя ни слова, кроме ее имени, как ни пыталась. Все начинала, а потом в груди перехватывало дыхание, и она теряла голос и только ловила ртом воздух, как рыба. И только тогда Котя накрыл ладонями ее руки и сжал ласково, прерывая ее попытки.
— Я знаю, Лена, все знаю, — кивнул он еле заметно, поджав губы скорбно. За время их разговора его глаза покраснели от слез, которые он сдерживал с трудом. — Лея рассказала мне о Люше. Мне очень жаль.
— И мама, Котя… мама тоже погибла, — произнесла Лена и не сдержалась в этот раз при мысли о смерти мамы. Разрыдалась. С надрывом, больно отдающимся где-то в груди. И Соболев не сдержался. Потянулся к ней, чтобы обхватить в крепкое объятие и прижать к себе, разделяя с ней горе всех потерь, что ей пришлось пережить. Облегчая боль этим объятием, которого она так жаждала с момента, как увидела его.
Она потеряла всех. Эта проклятая война забрала всех ее родных. Не осталось совсем никого.
— Почему? — вдруг отстранил Костя от себя Лену и вгляделся в ее лицо, обхватив ладонями ее зареванное лицо. — Почему ты сделала это?
В его голосе было столько муки, что она тут же оцарапала Лену, словно острое лезвие. Сначала даже почему-то пришло на ум, что он говорит о том, что она полюбила немца. Вспыхнула от стыда за то, что теперь не так чиста и невинна, как та девушка, которой еще помнил ее Котя. А потом поняла, что он спрашивает ее совсем о другом. И осознала еще одно, что едва не пропустила во всплеске эмоций во время их разговора.
— Лея? — потрясенно произнесла Лена имя соседки, кого считала погибшей давным-давно в Минске. — Лея жива? Ты ее видел?
— В августе сорок четвертого, после того как освободили Минск, — подтвердил Костя, снова посуровев лицом. — Я тогда просто землю рыл в те дни короткого простоя под городом, чтобы найти хотя бы что-то о… о вас. Люди подсказали, где найти Лею. Она как раз готовилась к отъезду в санаторий в Поволжье, ждала проездные документы.
