Барбара Картленд - Египетские ночи
Сидя на берегу Нила, он с горечью размышлял о том, почему страшится возвращения в Англию даже теперь, когда они с Маргарет сочетались браком.
Его не пугало осуждение соседей-аристократов, пусть люди, принадлежащие к тому же классу, что и он, оскорбляют его сколько угодно. Но совсем другое дело – родная деревня: он просто не мог показаться на глаза людям, которые его знали еще ребенком.
Джеральд не мог себе объяснить, почему Лидия пробудила в нем столь живые воспоминания о Литтл Гудли, где прошли годы его детства и юности.
Было что-то в ней самой, в ее глазах, в которых читалась пережитая боль, через которую она обрела понимание. А ее нежный, тихий голос напоминал ему голос матери.
А вот голос Маргарет он возненавидел с того дня, когда однажды услышал, как она хихикает на веранде одного бунгало в Индии.
Вернувшись домой раньше, чем предполагалось, Джеральд застал ее в объятиях человека, к которому до этого относился с беспредельным уважением. Уже не впервой ему выпала возможность убедиться, что Маргарет ему неверна.
Мужчина, целовавший Маргарет, был командиром одного прославленного армейского полка. Будучи холостяком, он без труда завоевал дружбу Джеральда и Маргарет, хотя жены других офицеров не пускали его на порог. Джеральд же испытывал к нему уважение. Полковник был намного старше его и обладал даром располагать к себе людей любого возраста и социального положения.
Бесшумно зайдя в дом, Джеральд на мгновение замер, увидев любимую женщину и человека, которого считал своим другом. Затем, не проронив ни слова, ушел к себе в комнату.
Те же были так увлечены друг другом, что даже не заметили возвращения Джеральда.
– Дорогой, поцелуй меня еще раз! – услышал Джеральд голос Маргарет. Сидя на кровати, он спрашивал себя, что ему делать. Внезапно он почувствовал себя совсем юношей. Маргарет уже исполнилось тридцать четыре, полковнику было за сорок, а ему самому – всего двадцать три.
Смеет ли он вмешаться? Как может он требовать объяснений у людей, которые гораздо старше его? Есть ли у него такое право? Тем более что для Маргарет он даже не муж.
При мысли о женщине, которую он все еще любил, о ее чувственном голосе и белых руках, нежно обнимавших в эти минуты полковника, Джеральду сделалось тошно.
Ему хотелось одного: броситься вон из бунгало, сесть на первый же пароход, отплывающий в Англию, и оставить эту женщину любому, кому она только приглянется. Увы, он понимал, что законы чести не позволяют ему так поступить. Ибо связан с ней куда более крепкими узами, нежели узы церкви или закона. Маргарет теперь принадлежит ему, он должен заботиться о ней, защищать и оберегать до конца жизни.
Неожиданно, словно в насмешку, Джеральду на ум пришли слова венчального обряда: «В горе и в радости, пока смерть не разлучит нас».
Когда же наконец для Джеральда и Маргарет пришел час произнести эти слова, произошло это при столь странных обстоятельствах, какие они не могли представить себе даже в самых дерзких мечтах.
Маргарет уже знала, что на всю жизнь останется прикована к постели. Ее обследовали известные специалисты из многих стран, и все как один объявляли, что она неизлечима.
Они заверили Джеральда, что Маргарет будет жить и, скорее всего, проживет еще долго, но никогда не встанет на ноги. На это не было ни малейшей надежды.
Несчастный случай произошел в Каире, и когда Маргарет выписали из больницы, они поселились в маленьком домике с большим садом и пытались обжиться в нем.
Вскоре Маргарет получила письмо с известием о смерти сэра Джона. Прочитав его, она впервые за много месяцев рассмеялась. Увы, это был горький, безрадостный смех.
– Слишком поздно, – сказала она Джеральду, и он понял, что она говорит правду.
Первой женщиной, с которой Джеральд изменил жене, была русская – темноволосая, худощавая и довольно злобная особа. Джеральд ненавидел ее за то, что она возбуждала его, и вместе с тем был благодарен ей – эта женщина помогала ему забыться хотя бы на время.
Эта русская стала первой в долгой череде многих. Джеральд поражал их подарками и своей страстью, не испытывая при этом ни к одной из них ни доверия, ни любви. Но они любили его. Было в нем что-то, от чего они теряли голову.
Возможно, причиной всему было его равнодушие, возможно – некая особая женская интуиция, внутренний голос, подсказывавший, что им никогда не достучаться до его сердца, никогда его не понять.
Они изводили его ревностью, пытались разжалобить, устраивали бурные сцены, которые в конце концов приводили лишь к разрыву.
Душа его, однако, оставалась незатронутой. Окружающие видели в нем лишь знаменитого каирского повесу и прожигателя жизни Джеральда Карлтона. Но никто не догадывался, что в этом распутнике до сих пор жил юноша, который много лет назад вышел из дома на тайное свидание и уже никогда больше не вернулся.
Глава 13
После встречи с Джеральдом Карлтоном барон Себаль вернулся из клуба в дурном настроении.
Он выбранил слугу, открывшего ему дверь, потребовал виски с содовой и разгневался из-за того, что стакан принесли на секунду позже, чем он посчитал нужным.
С Джеральдом он держал себя невозмутимо, делая вид, будто не понимает, в чем его подозревают. Он заверил Карлтона, что в его намерения не входило причинять его падчерице вред – боже упаси! Однако за вежливыми словами и дружелюбными улыбками скрывалась еле сдерживаемая ярость.
Барон сказал себе, что презирает Джеральда. Надо же было быть таким дураком, чтобы жениться на женщине много старше себя! Сам виноват, сам себя наказал, вот и вынужден теперь якшаться с кем попало.
Так с какой стати ему, миллионеру, наследнику древнего рода, пользующемуся известностью во Франции и в Каире, слушать какого-то англичанина, которого осуждают и в лицо и за глаза даже его соотечественники?
И все же он слушал.
В Джеральде, когда он разговаривал с ним в клубе, было нечто такое, что невольно приковывало к себе внимание.
Это был уже не тот человек, которого мертвецки пьяным привозили домой с вечеринок, чья личная жизнь была предметом многозначительных ехидных улыбок и сплетен. Перед ним был настоящий джентльмен, уравновешенный, обстоятельный, исполненный чувства собственного достоинства.
Рядом с ним Али почувствовал себя мальчишкой, которого за провинность вызвали к директору школы. И ощущал бессильный гнев. Да что там, он был в ярости, однако ни слова не смел возразить. Единственное, что он смог выдавить, это согласие, что с точки зрения морали и общепринятых норм Джеральд, безусловно, прав.
И вместе с тем выговор Джеральда разбудил дремавшую в нем ненависть ко всем англичанам. Мало кто из знакомых барона догадывался, что эта ненависть была неотъемлемой частью его натуры.
