Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Полезность Нотта была взращена за последние несколько лет, с осторожной заботой, удобрениями и подрезкой, где это было необходимо, как вьющееся растение на подпорке. Плоды преданности Нотта были приняты Томом как должное. Их текущая договорённость была выгодна им обоим, и Том не думал о том, что Нотт может засомневаться в ней, когда они так далеко зашли в своих планах.

Они встретились после завтрака на лесистой дорожке за домом Нотта. Том аппарировал, вспоминая свои первые и самые сильные впечатления о месте: приглушённый свет, просачивающийся сквозь покрытый листьями лес; землю под ногами, пружинящую от разлагающегося сора; влажность, которая никогда не уходила, капающую со свода и в каждом судорожном, непроизвольном вдохе. Неиспорченная часть английской сельской местности, нетронутая плугом или топором, волшебная чаща, сохранившаяся в полном росте и защищённая от течения времён года и жадности магловских землемеров.

Он почувствовал, что его тело сжалось в не-пространство, в ничто, которое соединяло одно место с другим, дискомфорт исчезал по мере того, как он выбрасывался на другом конце, как фарш из мясорубки. Том не упал в этот раз, он сохранил равновесие, сделав правильный полуразворот, которому его научила инструктор из Министерства, держа палочку наготове. Не направленной, но в руке.

Воздух здесь был другим, не таким как в Йоркшире, где он тоже был влажным — прохладными миазмами влажности, которая приносила кашель пневмонии и чешущееся обморожение — и слегка залит знакомым оттенком жжёного угля и дров. В этом воздухе был сильный растительный аромат. Если бы у запаха был цвет, то у Йоркшира он бы был мрачно-серым, а этот бы был ярко-зелёным. Как теплицы Хогвартса, его окружали следы магии. Возможно, размышлял Том, это из-за менгиров на тропинке или деревьев, древних дубов с шишковатыми ветвями из древесины, подходящей для изготовления палочек.

Собака залаяла, звук становился всё громче и громче, и вот уже пара фигур появилась из-за поворота тропинки: Нотт, которого тащила вперёд его собака на поводке, гавкающая, скулящая и пританцовывающая вокруг его ног, останавливающяся, чтобы обнюхать каждый камень и дерево на пути.

— Доброе утро, — сказал Том, наблюдая как Нотт выпрямляется и распутывает поводок вокруг своих колен. — Хорошо выглядишь.

— Как мило, что ты заметил, — сказал Нотт, запыхавшись. — Я сказал матери, что выведу собаку, она не задала вопросов. Я могу снимать заглушающий ошейник только когда мы за пределами поместья, поэтому, когда это происходит, это всегда волнующее событие. Как видишь, — Нотт потрепал свою собаку, волкодава с жёсткой шерстью, достающую плечами до его талии. — Веками семьи отправляли петиции Хогвартсу, чтобы разрешить студентам брать своих собак, но предложение так и не прошло в ежегодном собрании попечителей. Гончая поместья уничтожит спальню за время между завтраком и обедом.

— Мне никогда не нравились собаки, — заметил Том. — К какому бы решению ни пришли попечители, я решаю, что собаки запрещены в спальнях. В моей, по крайней мере.

— Кто бы говорил. Это ведь у тебя… — Нотт взглянул по сторонам и пробормотал, — …василиск!

— Я держу его снаружи, так что это неважно, — сказал Том. Он не мог представить, что привёл бы василиска в свою спальню, даже если бы умолял о такой привилегии. Посягательства на личное пространство Тома в ванной уже было слишком много. У Тома была причина подозревать, что василиск нашёл окно его спальни и следил за ним ночью. Раз или два он намекал, что знает лечение от странной привычки Тома шипеть во сне.

— Но что я делаю со своим василиском неважно, — продолжил Том. — У тебя есть, что мне нужно?

Нотт засунул руку под мантию, порылся в своей наплечной сумке, а другой рукой отпихнул нос собаки от крышки:

— Ты уже съела свой завтрак, отстань… Куда же я положил его… А! Вот.

Он передал Тому список имён, который Том дал ему ранее. Это был не Основной список, исходный документ, который он взял из архива Министерства в прошлом году. Это была продиктованная копия, там были только имена без адресов и дат зачисления в институт. Том взглянул на страницу, заметив, что половина имён была отмечена карандашными «галочками» с одной стороны, некоторые имена внизу были обведены красными чернилами, а оставшиеся были помечены синими.

— Ты сказал мне, что хочешь, чтобы я распределил их на группы, — сказал Нотт. — В нашей частной коллекции хранятся самые полные генеалогические записи по всем Британским островам, но в основном это британские семьи и их различные ответвления в Куимпере, Лонсестоне, Салеме и Роаноке. Надёжные записи европейских семей у нас есть только о тех, кто заключил брак с членом британского рода. В редких случаях, когда это происходило, это обычно была французская или валлонская семья, и чаще всего это Малфои и Розье, которые ведут свою родословную из Франции и у них не так много опасений, как у остальных, чтобы окунуться в воды Континента.

— Ты говорил, что твои записи хранят родословные лучших семей по всей Европе, — сказал Том.

— Лучшие семьи в Европе — британские! — ответил Нотт и быстро добавил. — Но раз уж ты попросил, я нашёл некоторые источники для ведущих германских семей в Вене, Бранденбурге и, в меньшей мере, Аугсбурге и Праге, — он показала на имена. — Обведённые в кружок — это прямые члены хороших семей. Их легко найти. Я посчитал всех, у кого есть «фон» или «цу» перед фамилией. Герхард цу Айхфельд-Мюрек, Ранульф фон Тешен. «Галочки» относятся к выходцам по материнской линии и кадетских корпусов, а также включают всех близких родственников или членов хороших семей, чьё происхождение лежит за пределами германских наций. Маренка Эрдёди{?}[венгерский род, владевший обширными землями в Славонии и давший в XVI—XVII вв. немало католических прелатов и банов Хорватии], Саломе Копачи, Сигизмунд Пацек, Алойс Андраши{?}[Граф Дьюла Андраши (де Чиксенткирайи и Краснагорка) — один из премьер-министров венгрии в XIX в. ], Феликс Страттман, Сабина Вильчек и так далее.

Последняя категория — это то, что я назвал «простолюдины». Имена, которые я не мог отнести ни к одной важной родословной или генеалогическому источнику, или встречались так часто, что я не мог связать с ними никакого исторического значения. С ними мне нужно больше времени. Записи туманны, когда простираются далеко на восток или север, а качество перевода достаточно посредственное. Вот эти здесь… — Нотт показал на несколько имён, — …латинские транслитерации имён, которые изначально были написаны кириллицей. И эти транслитерации, мягко говоря, непоследовательны — ты знаешь, как сложно писать на таком языке? В их алфавите есть отдельная согласная для фонем «tch»{?}[ч], «schtsch»{?}[щ] и «shh»{?}[ш]…

Нотт сделал три разных звука, и они все были похожи на шум, который издаёт ребёнок, когда надувает пузыри из своей трубочки в стакане солодового молока.

Том перебил Нотта в середине его словесной диссертации о различиях фонетики древних русичей:

— Какие из этих имён могут быть определённо подтверждены как простолюдины?

— Ну, я не могу быть полностью уверенным ни в одном из них без доступа к более глубоким источникам и хорошему переводчику. Но, — сказал Нотт, указывая в центр пергамента на пару имён с синими пометками. — Вот в этих двоих я достаточно уверен.

— «Линде Тишль» и «Дитер Хюбнер». Интересно.

— Фамилия «Тишль» происходит от профессии «тишлер» — «плотник», — объяснил Нотт. — В волшебных профессиях ремесло искусного плотника заключается в зачарованных сундуках, рамах для портретов и изысканной мебели. Оно не включает в себя изготовление волшебных палочек и мётел, они, хах, относятся к другой ветке ремёсел с древесиной. Вторая, «Хюбнер» означает владельца незначительной собственности, такого размера, что им можно управиться одной семье без слуг. Ничто не даёт чёткого представления, если они гряз— маглорождённые, — но их имена достаточно популярны среди маглов. Никаких выдающихся родословных.

— Хорошо, — сказал Том, кивнув. — Эти подойдут. Ты подготовил конверты?