На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
— Вас все это забавляет? — взвился его собеседник, неправильно истолковав выражение лица Рихарда и дернувшийся уголок его рта, и в ярости проткнул сигаретой газету, в которую тот вчитывался сейчас, надеясь, что ошибся. При этом Рихард едва успел увернуться от горячего края окурка, едва не попавшего в глаз после прорыва тонкой бумаги. — Вы в шаге от того, чтобы отправиться в самое ужасное место, которое только можете себя представить, а вас все это забавляет? Вы недостойны совершенно возвращения гордого звания гражданин рейха, своих регалий и своего звания! Если бы я имел власть, вы бы, фон Ренбек…
Рихард слышал неоднократно от следователя, выходца из низших рабочих рядов и ненавидевшего всех обладателей благородной приставки «фон», какое наказание тот бы назначил, будь он на месте судей. Пребывание в лагере на Балтике казалось ему слишком мягким. Потому он пропустил мимо ушей последнюю фразу и сосредоточился на той, что прозвучала так удивительно сейчас.
— Возвращения?..
— Разве сейчас есть выбор? Столько летчиков люфтваффе погибло на Восточном фронте, столько мы потеряли в боях с янки и томми!.. Небо Германии настолько опустело, что мы вынуждены отказаться от практики достойного наказания летчиков за их преступления. Полагаю, что ваш случай станет ужасным прецедентом на будущее. Я бы ни за что не пошел на такой шаг, решай здесь я. Надеюсь, вышестоящим действительно виднее…
Следователь недовольно покачал головой, поправил раздраженным движением ворот мундира, а затем повернулся к Рихарду и заговорил резко и зло:
— Вам предоставляется уникальный шанс вернуться в общество и снова встать в ряды истинных сыновей рейха, фон Ренбек. Вам вернут звание и награды, вы снова станете «Соколом Гитлера», чтобы своим примером показать безусловную верность рейху и готовность умереть за своего фюрера. И конечно, послужить на всеобщее благо, чтобы враги рейха заткнули свои грязные рты! Прошу отметить, что это не оправдание вашего преступления. Не полная амнистия. Ваша вина перед рейхом не снята. Вы в невероятном долгу перед фюрером. И этот долг может быть востребован в любой момент. Если вы решите отказаться от его исполнения или нарушите условия вашего возвращения, то к ответу за ваши преступления будут привлечены ваши кровные родственники — как ближайшие, так и дальние. Вы ведь были в женских лагерях, фон Ренбек? Как думаете, долго ли в таких условиях проживет ваша мать? Учитывая, что она неизлечимо больна. А ваши троюродные сестры из Берлина по линии фон Кестлин? Самой младшей из них сколько? Одиннадцать? Я слышал, что некоторым лагерным охранникам нравятся такие молоденькие, поэтому она сможет найти себе покровителя и получить шанс прожить немного дольше. А ваш троюродный брат Фредерик фон Коль? Я полагаю, будет очень неприятно, если его лишат наград и объявят предателем рейха, невзирая на все его героические поступки на Восточном фронте. И думаю, самым верным в этом случае будет извлечь из такой семьи малолетних детей, чтобы воспитать их в истинном духе арийской расы. Знаете, в таком возрасте, пока они еще могут забыть родителей, это сделать еще вероятно…
Поверить в это было невозможно. Хотелось думать, что это все какой-то странный сон, который начался еще давно, пожалуй, с момента попадания на Восточный фронт, когда лицом к лицу пришлось столкнуться с обратной стороной политики рейха и ее страшными последствиями. Это раньше можно было обманывать себя иллюзиями о том, что все, о чем говорили редкие собеседники из группы Бэрхен шепотом и украдкой, является лишь частичной правдой, и можно было не верить до конца редким разоблачительным статьям в британской прессе последнего года, которые министерство пропаганды опровергало тут же.
— Если вы думаете, что ваша смерть станет выходом из положения, то я вынужден вас разочаровать. Любая смерть, которая не будет являться следствием полученного на это распоряжения или будет признана впоследствии не приносящей пользу государству, будет считаться предательством рейха. А это влечет за собой все те последствия, которые я перечислил. Вам, конечно, будет все равно, чего не скажешь об остальных. Но полагаю, вы всегда заботились о других более, чем о самом себе, верно, судя по показаниям с Восточного фронта? Отныне вы полностью принадлежите рейху и фюреру. И только им решать, как вам жить и когда вам умереть.
— Вы говорили, я вернусь в люфтваффе, — произнес тихо Рихард, анализируя медленно услышанное. — Только Господь Бог властен над судьбами людей в бою.
— Разве вы до сих пор не поняли? В рейхе Бога нет, фон Ренбек. Есть только фюрер и его воля, — ответил на это с кривой издевательской улыбкой следователь. — И если вы до сих пор держитесь слепой веры в свои аристократические предрассудки, значит, вас нужно поставить на путь истинный. Свято верить должно только в фюрера и рейха. Потому как именно в этом и ваше спасение, фон Ренбек. Рейх может покарать за непослушание, но в то же время рейх милостив. Как милостив наш фюрер, словно отец. Ваша мать сильно больна, фон Ренбек, вы знали об этом? А ваш арест и последующий суд только усугубили ее состояние. Скоро ей потребуется морфий, чтобы облегчить уход и сгладить болевые последствия, как заверил нас ее лечащий врач, а морфий сейчас в остром дефиците. Но «Сокол Гитлера» получит все, что захочет, как это было прежде. Для него нет слова «дефицит». Но конечно, если фрау фон Ренбек попадет в лагерь, тут дело…
— Прекратите! — хлестнул резко и зло в ответ Рихард, переплетая пальцы так сильно, что заболели суставы. Иначе он бы точно ударил этого ублюдка. Браслеты наручников давили почему-то невыносимой тяжестью сейчас. И снова начинал грозить приступ головной боли знакомыми уже тисками на висках.
Он согласился. Написал все, что от него требовалось. Он знал, что не переживет эту проклятую войну, как не пережили ее уже многие друзья и знакомые. Потому хотел умереть не бесправным рабом на военной каторге, а в небе, с ощущением мнимой свободы. Если было не суждено уже выбирать, как жить, по крайней мере, он все-таки мог выбрать, как ему умереть — в бою, как всегда хотел. А еще ему очень была нужна эта самая мнимая свобода, чтобы вывести из-под удара свою немногочисленную семью, поредевшую за годы войны. Он был уверен, что найдет выход, в конце концов, до сих пор открыты границы со Швейцарией, а у мамы полно знакомых в посольствах Латинской Америки.
Но Рихард ошибался, как выяснил в первую же ночь после того, как покинул стены военной тюрьмы. Выход из того тупика, в котором он был, невозможно было придумать. Потому что попросту его не было.
Когда-то он читал о пытке, которую практиковали на землях средневековой Германии в том числе и его предки. Несчастного подвешивали за крюк под ребро, и он так висел, пока не умирал. Молча, сопротивляясь до последнего, или все-таки идя на поводу у противника и открывая все секреты. Конец был один — медленная и жестокая смерть. Предателя редко убивали, даруя милосердие. Он так и испускал дух, истекая кровью на проклятом железе, впивающемся в мышцы и, если повезет, пробивающем легкое или сердце, неся тем самым более быструю смерть. Но конец был всегда один.
И вот точно так же он был подвешен за крюк, как оказалось. И все, что оставалось — выбирать как умереть. И желать быстрой смерти вместо долгой и мучительной.
— Оно того стоило? — спросил следователь издевательским тоном, когда Рихард написал требуемое на листе бумаги и толкнул тот по сукну стола в сторону эсэсовца. — Надеюсь, кувыркание с русской было поистине сладким, иначе к чему все это? Потому что я верю, что вы не передавали сведения британцам, фон Ренбек. Уж слишком вы чистоплюй и истинный солдафон! Но пустить в свою постель русскую… Зато теперь вы как никто знаете, почему мы ограждаем контакты с представителями низшей расы. Им никогда не достичь нашего уровня. Им никогда не понять нас. Стать нам равными. Их помыслы грязны и низменны. И ариец только пятнает себя этой связью. Но знаете, с какой-то стороны я сейчас даже рад, что вас оставили в живых и на свободе после этого преступления. Чтобы вы всегда помнили о том, что лишь слово фюрера истинно, и что только арийцы всегда и во всем выше остальных.
