На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
— Мы узнали об этом только после твоего ареста. От него практически ничего не осталось. Доротея написала, что его прах хоронили в закрытой урне. Я не хотела говорить тебе о гибели Фредди пока, — оправдывалась баронесса, видя по бледному лицу сына, что нанесла невольно очередной удар. — Проклятые русские! Сколько из-за них горя и бед!
— Не надо, не продолжай, — попросил тихо Рихард, понимая, на какую опасную тему начинает сворачивать их разговор. Известие о смерти Фредди только впоследствии углубило его горе, которое свернулось клубком как змея где-то внутри при новости о гибели Генриха и Фипса [175], о которых писала с такой издевкой британская газета.
Но все же большая пустота в его душе была связана именно с той, кто всякий раз возникала из глубин памяти при малейшем намеке. Той, кто по-прежнему порой приходила в его сны, грациозно проскальзывая в темноте ночи в его фантазии. Иногда она манила несбыточными мечтами о счастье. Иногда он заново переживал ее предательство, забывая дышать от боли, такой осязаемой, несмотря на морок сна. Но неизменно было одно — русская была в его крови, жила в его венах, и до тех пор, пока билось его сердце, разгоняя кровь до самой последней клеточки его тела, она не покинет его, как бы Рихард не желал обратного в последующие месяцы.
Матери удалось уничтожить все связанное с Леной из опасения, что это станет свидетельством их связи на суде. Она даже сумела дотянуться наперед гестапо до личных вещей Рихарда на аэродроме. Все фотографии, многочисленные письма и негативы отснятых пленок в Берлине, Розенбурге и в его части на побережье Балтийского моря полетели в огонь, навсегда уничтоживший любое напоминание о былой связи. У него не осталось ничего — ни единого следа их короткой связи, как выяснилось позднее. Но Лена сама была ожогом, опалившим так больно, что осталась шрамом, напоминающим постоянно обо всем, что было. И в том числе о неродившемся ребенке, в котором он все равно отказывался видеть плод ее обмана с поляком.
Никто не знал Лену так, как он. Самое главное — не думать о том, что и он по сути не успел узнать ее до самого конца, постичь целиком ее непредсказуемую русскую душу. Просто ему хотелось думать, что бы ни говорили на суде — она была не такая. Его лесная фея… Волшебное создание, рожденное где-то в России, но получившее силу магии в лесах Тюрингии.
Наверное, Рихард хватался за обман, словно тонущий за бревно. Но ему отчаянно хотелось за что-то удержаться на плаву, в этой жизни вне облаков… Впрочем, даже небо уже не манило его, как прежде. Потому что строками на белом листе бумаги и небо стало для него всего лишь яркой пустышкой.
Раньше он не видел смысла возвращаться на землю. Сейчас он потерял и желание подниматься в небо, где хотя бы какие-то мгновения чувствовал себя живым и оторванным от реальности.
— Я еду в Дрезден, — прервал Рихард монолог матери о мероприятиях и встречах, которые им следовало посетить здесь, в Лейпциге, и в Берлине, пока Рихард не получит приказ вернуться в расположение части под Килем. Это решение пришло внезапно. Он и сам не понял, почему именно Дрезден. Действительно ли он хотел навестить овдовевшую Доротею и своих троюродных племянников, самый старший из которых, Дитер, был его крестником? Или это просто было желанием подразнить гестапо, ведь именно Дрезден так часто всплывал во время допросов?
— Но нас завтра ждут на вилле Гирбардт! — удивилась этой неожиданной репликой мать. — У нас личное приглашение от группенфюрера Фрейберга! [176] Ты не можешь им пренебречь сейчас в твоем положении! Будь гибче, Рихард! Это все, что от тебя требуется, я уверена. И забудь о своих планах увезти родственников из Германии. Во-первых, я уверена, что это просто слова. Своего рода проверка твоей лояльности. Никто даже пальцем не тронет первого помощника статс-секретаря рейхсминистерства и его семью. Никто не тронет вдову кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями. Подумай сам! Во-вторых, никто из них и не захочет уезжать из Германии. И говорить с ними даже об этом не думай, чтобы не вызывать никаких лишних подозрений. Особенно сейчас, когда тебя едва-едва простили…
Рихард не хотел слушать продолжения этого монолога матери. Снова вернулось прежнее ощущение, с которым он уехал из Берлина в расположение части, словно эта женщина со знакомым лицом мамы совсем не знакома ему. Когда она стала такой чужой для него? Когда они перестали понимать друг друга? Что произошло? Мимолетное чувство былой близости, которое он почувствовал к ней, будучи в тюрьме, во время суда и при выходе из стен форта Цинна, куда-то улетучилось, оставив тупую боль в сердце и тоску по прошлому.
Он мог попытаться оправдать ее, когда она сдала в гестапо своего лечащего врача. Он старательно гнал от себя подозрения, что это она предала нескольких знакомых их семьи. Пытался не вспоминать о том, как она без раздумий пожертвовала своим внуком или внучкой, следуя законам рейха и своим интересам.
Привычная раздражительность становилась все сильнее и сильнее при каждом слове, которое Рихард предпочитал сейчас не слышать, отгородившись стеной. Он вскинул руку, чтобы подозвать кельнера, и попросил принести еще бокал вина и пачку сигарет.
— Доктор сказал, что у тебя случился очередной приступ несколько дней назад, — произнесла баронесса с тревогой, услышав его слова. — Табак и алкоголь…
— Прежде меня убьет другое, мама, — резко ответил Рихард, с наслаждением вдыхая запах табака превращенной в труху сигареты. — И мы оба это знаем.
— Ты ожидал иного после того, к чему привела твоя слабость? Рейх и фюрер проявили милость, подарив тебе прощение за твою ошибку. Милость, о которой даже не подумала проклятая русская, гореть ей в аду!
— Прекрати! Не только ее вина в том, что все так случилось. Танец танцуют двое. И я должен был быть…
Танец. Это слово невольно ударило под дых, на мгновение лишая способности нормально дышать. Ее тонкое хрупкое тело под его ладонями. Запах ее кожи, аромат которой дурманил почище любых дорогих духов. Ее светлые глаза, в которых полыхал огонь такой страсти во время танго, что он совсем потерял голову в ту рождественскую ночь, как и предрекал голос, выводящий слова на испанском. Он прежде думал, что это она была хрупким мотыльком, который рискует сгореть без остатка. А на деле оказалось, что он сам едва не спалил крылья в этом огне и оказался сейчас пришпиленным булавкой под стекло…
Баронесса только подняла бровь и поджала недовольно губы. Но промолчала. И больше не говорила с ним о том прошлом, которое стало ошибкой, едва не погубившей его. Как и о том прошлом, что все-таки разделило их словно проведенной кем-то невидимым невидимой чертой. Уже расставаясь в холле отеля, после ужина, финал которого прошел в молчании, тяготящем обоих, баронесса вдруг потянулась к сыну и обняла его крепко, удивив этим порывом.
— Ты изменился, Рихард, и это пугает меня, — произнесла она, когда отстранилась, внимательно глядя в его лицо. — Потому что уже никогда не будет как прежде, верно? На мгновение я подумала, что все вернулось, но нет… И дело не в том, что тебе довелось пережить, или в перенесенных травмах. Ханке первым заметил, что ты изменился еще тогда, на Рождество. Это она изменила тебя.
А может, все не так? Может, он всегда был таким. Просто позволил себе быть иным рядом с Ленхен, за что и был сброшен с небосклона героев рейха.
Странная мысль, мелькнувшая в ответ на слова матери и тут же отогнанная прочь, как и те, о которых не хотелось думать никогда больше. Единственное, что его интересовало сейчас — это возможность увести своих кровных родственников из-под возможного удара, о чем Рихард и напомнил матери.
— На твоем месте я бы забыла об этом. Потому что это невозможно, я уже сказала тебе об этом, — произнесла каким-то странным тоном баронесса, а потом приблизила ярко накрашенные губы к его уху и прошептала торопливо. — Просто будь гибче, мой мальчик. Забудь обо всем, что случилось. Думай о том, что, слава Богу, во всем вовремя разобрались, и тебя отпустили. Живи по правилам, которые всем нам предписаны для общего блага. Подчинись им, и они снова будут благосклонны к тебе. Помни, что тебя могли повесить, как Шульце-Бойзена, за лояльность к русским, но простили и дали второй шанс. Не упусти его!
