На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Да, Рихард слышал слухи, что в катакомбах по-прежнему где-то ходят призраки коммунистов, выходящие с наступлением ночи на поверхность, чтобы убивать немцев. Но Рихард не верил в мистику и предполагал, что несмотря на все усилия по уничтожению партизан в этих подземельях, о которых ему рассказывали сослуживцы, начавшие службу в Крыму еще в прошлом году, все-таки остались живые. И вот по подозрениям гестапо именно под землей где-то в каменоломнях острова, куда немцы не имели желания соваться, наученные прошлым опытом, скрывался отец Гриши со своим отрядом. Именно этим партизанам приписывали нападение на охрану колонны местной молодежи, которую планировать увезти с Крыма и использовать в Германии на работах. Солдаты были убиты, местные разбежались и попрятались, что означало срыв планового мероприятия. Его нужно было уничтожить, этого партизанского командира, но прежде нужно было выманить из каменного убежища. И потому было решено пойти самым легким путем — захватить семью, ради спасения которой тот сам «выползет» прямо в руки.
— Всю семью? — похолодел Рихард, когда ему рассказали, почему он должен привести мальчика, который сейчас сидел на пороге его домика и чистил сапоги. У Гриши была сестра, он сам сказал Рихарду как-то об этом, отмерив ладонью от земли рост себе по пояс и произнеся имя и немецкое слово «Сестра». Совсем кроха. — И дети?
— Ну, разумеется, — раздраженно бросил в ответ усталый офицер-эсэсовец. — И жена, и сын, и две дочери. Все станут заложниками, чтобы вразумить своего идиота-отца.
— А если он не поверит и не выйдет? Вы вернете Гришу на аэродром?
— Семью повесят, конечно же. Чтобы все видели — мы не бросаем слов на ветер… И каждого ждет наказание за сопротивление великой Германии.
Он знал. Успел догадаться еще до этих страшных слов о том, что Гриша уже никогда не вернется. Но до последнего где-то плескалась мысль, что не посмеют… не поднимется рука… Как можно?.. А на задворках уже жужжала настойчиво мысль, напоминая о лагере смерти в городе, который он видел пару раз, проезжая мимо в авто, виселицы на небольшой площади, слухи о массовых убийствах за городом. Можно было притвориться перед самим собой, что это румыны или местные татарские отряды охраны, что немцы не могут… не могут! Но это было лишь самообманом и только. Сладкой пеленой, которая уже не спасала от страшной действительности.
— Я не отдам Гришу. Сын не отвечает за отца. Мы, немцы — великая нация, благородная и великодушная к низшему и слабому. Мы не убиваем детей.
Это было неожиданно и неразумно. Это удивило многих, даже видевшего многое офицера гестапо. На призыв хорошо подумать и переменить свое мнение Рихард заявил, что не меняет своих решений. На угрозу ареста за невыполнение приказа только пожал плечами и ответил, что гестаповец ему, летчику люфтваффе, герою рейха, «Соколу Гитлера», не имеет права приказывать. Гестаповцы, бросаясь громкими словами «саботаж» и «измена рейху» вызвали из Керчи сотрудников гефепо. Обер-лейтенант заставил Рихарда долго себя ждать — несколько часов Рихард провел запертым в своей комнате, переживая, что Гришу все-таки заберут с аэродрома. Но нет — когда Рихарда пригласили вернуться в соседний дом, где располагался штаб и квартира командира эскадрильи, он заметил маленькую фигурку Гриши, сидевшего под рассветной моросью дождя на досках подмостков между домами под охраной двух плечистых солдат. Обер-лейтенант внимательно выслушал Рихарда наедине, а потом завел с ним беседу о том, как давно Рихард на Восточном фронте, и что там происходит сейчас в Германии, где сам гефеповец не был так давно, и где у него осталась семья — жена, две маленькие дочери и сын-младенец. Гефеповец видел его только по фотокарточкам — «так уж довелось, служба».
— Вы мне нравитесь, — заявил обер-лейтенант, когда сигареты обоих уже были почти докурены. — В вас есть стержень, у вас свои убеждения, и вы готовы стоять на своем. Не удивлен, что вы носите с гордостью имя фюрера в своем прозвище. Но порой излишняя сентиментальность обманчиво приводит к неверным выводам. Мальчик вам близок. Вы привязались к нему, я понимаю. А он, этот мальчик… как вы думаете, что он думает о вас, господин гауптман? Он благодарен вам за продукты, которыми вы делитесь с ним и его семьей все эти месяцы? За то, что вы защищаете от сослуживцев, как я слышал? Он ощутил бы хоть толику признательности к вам за то, что вы готовы рискнуть сейчас своей карьерой ради его спасения?
Рихарду было безразлично это. Он делал все это потому, что так требовала его совесть и его сердце. И гефеповец поманил его за собой на улицу, под моросящий дождь, к Грише, которого солдаты тут же поставили на ноги при их приближении. Обер-лейтенант взял за под подбородок мальчика и пристально посмотрел в его глаза, полные злости и ненависти. Теперь их не скрывало никакое притворство, и Рихард поразился силе этих чувств.
— Волчата порой похожи на щенков собак, — произнес гефеповец. — Они кажутся милыми. Они могут даже быть ласковыми, когда вы их кормите. Но они все равно волки. Пусть и маленькие.
Он быстро пробежался по телу мальчика, ощупывая пальцами все изгибы его одежды, проверил карманы и даже заглянул за отвороты коротких штанин. Все это время Гриша смотрел исподлобья на окружающих его немцев, и даже на Рихарда глядел с неугасимой ненавистью. Только на время в его взгляде появилось иное выражение — мимолетного страха, когда гефеповец с силой вынудил его поднять ногу и стащил ботинок со ступни. Под стелькой ботинка мальчика оказалась схема построек аэродрома с указанием зениток и топливных хранилищ и перечнем цифр.
— Вы ведь оставляете мальчика в своей комнате без присмотра, гауптман, во время чистки сапог? Ставлю свое месячное жалование, что это бумага из вашего блокнота, — насмешливо сказал гефеповец. — Вы забыли, что это не просто щенок. Это помет волка. Нельзя доверять русским, господин гауптман. Они улыбаются вам в лицо, а за спиной держат нож. Взгляните сами, вы зря защищали этого маленького русского волчонка, зря так рисковали своим положением ради этого зверька.
Он был настолько ошеломлен тогда всем увиденным и той ненавистью, которой наградил его очередным взглядом Гриша, что просто развернулся и пошел прочь, сам не понимая, куда направляется сейчас. Позади него спустя какое-то время раздался какой-то шум и вскрики, затем гефеповец крикнул: «Держите его, гауптман! Держите маленького ублюдка!», и рядом вдруг показался бегущий Гриша, сумевший чудом ускользнуть от солдат. Рихард мог бы схватить его. Это было делом секунды поднять руку и дернуть мальчика за ворот куртки. Но он не стал этого делать, позволил ему бежать. А спустя секунду голову мальчика пробила пуля, разворотив затылок и забрызгав Рихарда кровью и мозгами…
— Идиоты! — доносился откуда-то издалека голос беснующегося от злости гефеповца. — Идиоты! Мы могли бы вытянуть из него, кому он передает эти сведения! Мальчик бы недолго продержался!.. Идиоты!
Проходя мимо неподвижного тела Гриши, которого дождь оплакивал уже не моросью, а настоящим весенним ливнем, гефеповец ударил его мыском сапога, выпуская свою злость и досаду. И вот тогда-то Рихард не сдержался и разбил обер-лейтенанту лицо. Об этом не написали в рапорте. Ограничились другой формулировкой, отправляя под суточный арест. Гефеповец не дал делу ход, как опасались в эскадрилье, и все было замято еще тогда, весной, а потом Рихарда и вовсе перевели на Южный фронт, где Германия начинала проигрывать небо. Наверно, это было к лучшему. Иначе в эту историю обвинитель вцепился и раскрутил сейчас с огромным удовольствием.
Заседание длилось три дня. Рихард прежде никогда не был в суде, но твердо понимал, что происходящее сейчас не было похоже. Заседатели откровенно скучали, особенно двое юристов в гражданском и что-то чертили в своих бумагах. Адвокат не вслушивался в вопросы обвинителя, словно его совсем это не касалось. А обвинитель не давал ответить развернуто на многие вопросы, прерывал в самом начале и все больше злился, когда Рихард отвергал высказанные предположения.
