На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
У советских пленных не было возможности часто мыться или стирать выцветшую одежду. Поэтому от них с ужасом шарахались чистоплотные немцы, когда встречали колонну заключенных на улице, как недавно это случилось во Фрайтале. Неудивительно, что советских пленных считали «красными варварами», которые не умеют даже следить за собой в отличие от англичан или американцев. Особенно тех, кто не был похож чертами лица или цветом волос на славян — грузин, казахов, узбеков и других народностей.
Именно по запаху, такому уловимому в свежести прохладного вечера на фоне аромата опавших листьев, и определила Лена соседство чужих людей в сарае, когда набирала дрова, чтобы отнести к тележке, стоящей во дворе. Она резко выпрямилась, с грохотом роняя поленья, и хотела уже развернуться, чтобы лицом встретить опасность, как ее шею обхватили в тугой захват, давящий на горло и мешающий дышать. Лена пыталась сбросить с себя эту руку, чувствуя, что вот-вот лишится сознания, а то и вовсе — жизни. Забила ногой с силой по голеням того, кто прижимал ее к своему телу в этом страшном захвате.
— Аккуратнее! Не убей только! — воскликнул чей-то хриплый голос на русском языке, но ему тут же возразил другой, в котором так и звенела злость:
— Души ее, суку! Сдаст же!
«Свои!» — мелькнуло страшное осознание в голове Лены. И она стала хрипеть, пытаясь выдавить хотя бы еле уловимое в этом хрипе: «Не надо!.. Пожалуйста…», чувствуя, как постепенно темнеет в глазах, а сознание ускользает по мере недостатка воздуха. Неожиданно раздался короткий приказ: «Отставить!», и рука ослабила хватку, позволяя ей сделать вдох, а потом другой и третий, наполняя легкие в полной мере. Но девушку по-прежнему удерживали в тугом обхвате, не позволяя шевелиться. А когда ясное сознание вернулось к Лене, из темноты сарая на нее обрушился с вопросами голос, который она услышала первым несколько минут назад.
— Можешь говорить на русском? Кто ты такая? Что делаешь здесь?
Объяснить своему невидимому собеседнику (а по сути — нескольким, ведь Лена угадывала, что за ее спиной гораздо больше теней, помимо ее пленителя) вкратце правду о том, как она оказалась во Фрайтале, было сложно. Да и показалось опасным — непонятно, кто вообще скрывался в темноте сарая сейчас — то ли свои «советские», то ли кто-то еще русскоговорящий. Потому Лена избрала самый простой путь, который определила для себя в эти минуты. Поэтому она ответила, что она — остарбайтер, пригнанная в Германию более года назад.
— Работница! — с явным недоверием произнес третий голос, который Лена еще не слышала прежде. — Посмотри на ее туфли! Работницам хрен кто даст такую дорогую обувь. Это я точно могу сказать!
Туфли действительно были хорошими — из крашенной в яркий красный цвет кожи, с блестящими пряжками на застежках. У Лены никогда раньше не было таких туфель, потому она надевала их с огромным удовольствием и носила даже в доме, как приучила Кристль со временем, пряча их в ненастную погоду от грязи и дождевой воды за резиной удобных бот. Сейчас боты свалились с ног, видимо, во время ударов по голеням напавшего на нее мужчину, и в полумраке сарая застежки были ясно видны в свете луны, льющимся через дверную щель.
— Честное комсомольское… — начала Лена, но испугалась, когда рука, по-прежнему лежащая на ее шее, вдруг шевельнулась, чтобы надавить на ее горло с силой, как раньше, и замолчала. В панике ее мысли метались в голове, пытаясь найти те самые слова, которые помогут ей сейчас в сложившемся положении. А потом уцепилась за единственное, что показалось самым верным.
— Вы из лагеря угольной шахты? На станции грузите уголь? Я — Катя! Катя! — воскликнула в панике Лена, когда рука стала только усиливать захват при высказанном предположении о том, откуда бежали эти русские. Хватка чуть ослабла, но и этого хватило, чтобы Лена каким-то чудом вывернулась из-под руки и бросилась подальше от своего мучителя. Но только врезалась в темноте на другого мужчину, который сжал больно предплечья и тряхнул ее с силой.
— Докажи! — потребовал он зло, и Лена поняла, что потеряла своего защитника, узнав в этом голосе того, кто приказал сохранить ей жизнь. И она начала читать Пушкина, запинаясь от страха. Правда, совсем не те строки, которые ей пару недель назад, кто-то из пленных написал на обороте ее записки. Это были единственные слова, которые всплыли в голове через пелену паники:
— Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья…
Мужчина разжал руки, не стал ее удерживать, и Лена опустилась на колени на земляной холодный пол, с трудом борясь с истерикой, вдруг атаковавшей ее в этот момент.
— Я думал, ты другая, — произнес кто-то из темноты. Уже четвертый голос. Слабый и еле слышный, с короткими паузами между словами. — Не такая…
— Какая сейчас на хрен разница? Такая — не такая! — взорвался яростным шепотом третий голос. — Нам нужны бинты или что-нибудь для перевязки. Сможешь достать?
— Смогу, — тихо ответила Лена. Для того чтобы успокоиться ей пришлось с силой вонзить ногти в нежную кожу ладоней. Она обещала им помощь в самой первой записке. Время сдержать свое обещание пришло.
— Тогда давай! — ее обхватили за плечи чьи-то ладони и поставили на ноги. — Но если кому-то хоть слово!..
Лену не надо было предупреждать. Она бы и сама никого не выдала. Быстро, как только было можно, она пробежала в дом, чтобы в столовой достать с буфета коробку с лекарствами и перевязочными материалами, которые Людо держал в доме. А потом так же быстро бросилась вон из дома, радуясь, что «последняя перекличка» все еще идет, а значит, Гизбрехты еще заняты у радиоприемника. Русские все так же ждали ее в сарае и держались подальше от полосы света луны, льющейся в щель неприкрытой двери, и Лена могла разглядеть только темные силуэты. Один был прямо за ее спиной, у двери, готовый броситься на любого, кто зайдет следом за ней, двое сидели у противоположной стены, а еще один был в самом дальнем углу сарая. Самый первый голос, который услышала Лена. Именно его обладатель обратился к Лене чуть напряженным тоном:
— Что ты принесла? Света взять не догадалась? Хоть спички есть?
И Лена действительно не догадалась взять с собой ни керосиновую лампу, ни коробок спичек. Единственное, что она могла предложить — это либо вернуться в дом, либо шире распахнуть дверь, чтобы пустить свет луны.
— Кто еще в доме? — грубо спросил второй голос, все еще недовольный и напряженный, и когда Лена ответила, что только двое пожилых немцев-супругов, обратился к кому-то. — Что делаем, командир?
— Времени нет. Перевяжем Поэта и уходим, — произнес тот, кого Лена услышала самым первым в темноте сарая когда-то. Мысленно Лена назвала его «Командир». — Катя, дверь приоткрой. Катя! Оглохла?
Лена не сразу сообразила, что это обращаются к ней. Она поставила коробку на земляной пол, чтобы вернуться в дом и взять керосиновую лампу, которую держали на случай проблем с электричеством из-за возможных налетов. Но пройти далеко не успела — задержалась в дверях, едва шагнула на порог сарая.
Лена не подозревала, что Кристль заволновалась, увидев брошенную одиноко тележку у двери сарая. Той показалось, что она слышала звук захлопнувшейся двери, потому пошла проверить, где задержалась Лена, и действительно ли она заходила в дом. И увидела только по-прежнему пустую тележку на заднем дворе. Поэтому она уговорила Людо выйти на ноябрьскую прохладу, чтобы проверить, не случилось ли чего. И вот сейчас едва Лена распахнула дверь сарая, в ее грудь уперся ствол охотничьего ружья.
— Кто в сарае, Лене? Поляки? — тихо, чтобы слышала только она, проговорил Людвиг жестким и твердым голосом, все еще невидимый тем, кто остался в темноте сарая. — А ну! Отойди в сторону!
Лена замерла в дверях, не зная, что ей делать дальше. Уйти сейчас в сторону и показать пленных в сарае — Людо без сомнений пустит оружие в ход. Одного единственного выстрела было бы достаточно, чтобы сюда прибежал сосед, гауптман зенитной службы, со своим табельным оружием. И сосед из дома напротив также с охотничьим ружьем. Часть беглецов убьют здесь, часть загонят в городке или в окрестностях. Лена сразу же вспомнила, как это было прежде, более года назад, еще в Тюрингии, когда по сигналу от властей поднялись почти все мужчины-немцы. Нет, этого никак нельзя было допустить!
