Джейн Фэйзер - Тень твоего поцелуя
Пиппа упала на колени среди толстых извилистых корней древнего дуба, от которых поднималась острая вонь сырого мха и перегноя. Почему на нее так действуют запахи, даже те, которых она раньше не замечала?
Пиппа наклонилась, извергая съеденное и безуспешно стараясь отвести назад спадавшие на лицо несколотые волосы. Чья-то рука вдруг скрутила непокорные пряди, и благословенная прохлада овеяла ее затылок. Приступ прошел, и облегчение, хоть и временное, было таким огромным, что ей на секунду стало легче.
Если не считать того, что кто-то по-прежнему стоял над ней, придерживая ее волосы.
– Все кончилось? – раздался за спиной голос Лайонела Аштона. Перед глазами Пиппы появился платок.
Боже милостивый! Как долго он здесь пробыл?
Молча, сгорая от стыда, Пиппа взяла платок. Плохо уже то, что он видел, как ее выворачивает, но мысль о том, что мужчина… нет… именно этот мужчина… наполняла ее ужасом.
Пиппа поднялась, продолжая прижимать к губам платок, и неуклюже отступила от корней. Но поскольку Лайонел так и не выпустил ее волос, споткнулась и почти упала на него. В вихре обуревавших ее эмоций трудно было выделить единственную. Она чувствовала лишь унижение, смешанное с ошеломляющим чувственным трепетом, возникшим при соприкосновении с его телом и странным, непреодолимым страхом, неизменно рождавшимся в его присутствии. Пиппа попыталась отстраниться, но он крепко держал ее, намотав на руку длинные волосы.
– Тише, тише, – спокойно велел он. – Вы все еще дрожите.
Пиппа сама не понимала, почему так дрожит. Знала только, что это нельзя объяснить простыми последствиями рвоты. И что он не выпустит ее просто так. На какой-то момент она припала к нему, снова опьяненная запахами: мускуса, кожи, сухой лаванды и солнечных лучей.
Но тут он отпустил ее волосы и придержал за локти, когда она, пошатываясь, отошла. Сердце Пиппы молотом бухало в ребра, перед глазами все кружилось, и на какое-то мерзкое мгновение она испугалась, что сейчас ее снова вырвет. Но все гут же успокоилось. Деревья заняли свои места, а сердце замедлило бег.
Пиппа немного привела в порядок волосы, жалея, что их нечем связать. Распущенные волосы хороши для дневных развлечений и так идут к ее простому, глубоко вырезанному платью лимонного цвета с пышными, перехваченными посредине лентами рукавами и кружевной оторочкой, в котором она напоминала пастушку. Но, одеваясь сегодня утром, она не подумала о неприятных последствиях беременности.
«Вот она, цена тщеславия», – подумала Пиппа, мрачно улыбаясь.
– Принести вам что-нибудь? – осведомился Лайонел, всматриваясь в нее. Она все еще была очень бледна, а под глазами темнели круги. Несмотря на элегантный туалет и дорогой жемчужный ободок вокруг шеи, она выглядела тощей, полуголодной нищенкой.
Пиппа наконец подняла на него глаза. Его улыбка была такой же неотразимой, а взгляд сочувственным, как всегда. И этот взгляд, казалось, окутывал ее, предлагая безопасность, защиту… и что-то еще… нечто парадоксально опасное.
Смущение куда-то исчезло.
– Обычно в таких случаях помогает хлеб. Простой хлеб.
– Я немедленно пойду за хлебом. Посидите здесь. – Он взял ее за руку и подвел к упавшему дереву. – Я через минуту вернусь.
Пиппа беспрекословно повиновалась. Отчего-то сама мысль о возможности ослушаться Лайонела Аштона представлялась невероятной. Но она сказала себе, что слабость не позволяет двинуться с места, что, впрочем, было и неудивительным.
Она опустила глаза на скомканный платок и рассеянно подумала, что нужно будет попросить Марту его выстирать, прежде чем возвращать Лайонелу. На висках выступил пот, и она вытерла лицо своим, надушенным лавандой платочком.
Лайонел вернулся с толстым ломтем ячменного хлеба и кожаной фляжкой. Присев рядом, он протянул ей хлеб.
Пиппа отломила кусочек корочки и медленно сжевала. Легкая тошнота сразу исчезла, а лицо немного порозовело. Она съела хлеб, наслаждаясь каждой крошкой, и не задаваясь вопросом, насколько интимно то дружеское молчание, которое установилось между ними. Солнечный луч пронзил листья над головой, упал на спину, и тепло еще больше расслабило Пиппу.
– Выпейте это, – посоветовал он, протягивая флягу.
Звук его голоса вывел Пиппу из полудремоты. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она слышала что-то, кроме шороха беличьих лапок в кроне и щебета птиц.
– Нет, – покачала она головой, – нет, спасибо. Мне что-то не очень хочется вина.
– Это хмельной мед. Думаю, он вас подкрепит, – настаивал Лайонел.
Пиппа поднесла флягу к губам и сделала глоток. Он прав. В то время как от вина появлялся металлический вкус, буквально переворачивавший желудок, этот напиток был чистым медом, успокаивая внутренности и разнося тепло до самых кончиков пальцев.
– Мне и в голову не пришло попробовать мед, – призналась она, возвращая флягу.
– У меня есть некоторый опыт обращения с беременными, – пояснил он, закупоривая флягу.
Пиппа, потрясенная небрежными словами, тупо уставилась на него.
– Ваша жена… у вас есть дети?
– Нет, – холодно бросил он не допускавшим дальнейших расспросов тоном.
Однако Пиппа не сдержалась.
– Нет? И что это означает? Что у вас нет жены? Или детей?
– Ни того ни другого.
– И все же имеется опыт обращения с беременными.
– Именно это я сказал.
«Какого черта она меня допрашивает?» – злился про себя Лайонел, взбешенный собственным промахом. Он никогда и никому не говорил о себе. Никогда не позволял себе расслабиться, забыться, довериться кому-то.
Пиппа размяла последний кусочек хлеба, явно смирившись с тем, что зашла слишком далеко. Ей не нравилось холодное безразличие его тона, совсем не сочетавшееся с привычной сладостной улыбкой и участливым взглядом.
– И все же, – пожала она плечами, – я сама недавно узнала о своей беременности. Вряд ли это может служить темой разговора между незнакомыми людьми.
– Разве мы чужие люди, леди Пиппа? – тихо рассмеялся он, снова становясь самим собой. – Я так не считаю.
– Я тоже, – откровенно призналась она, – хотя не понимаю почему. Мистер Аштон, я замужняя женщина и, как вы верно предположили, ношу дитя от своего мужа.
– Совершенно верно, – пробормотал он, вытягивая длинные ноги. – И это должно стать причиной отчуждения между нами?
Пиппа взглянула на него.
– А вы так не думаете?
Лайонел покачал головой:
– Нет, мадам, не думаю. Полагаю, можно быть друзьями, и не нарушая приличий.
– Да, – медленно протянула она. – Но я не выбираю друзей среди испанцев и преданных им англичан.
– Вот как. – Лайонел серьезно кивнул. – А вы, разумеется, преданы леди Елизавете.
