Сергей Плачинда - Роксолана. Королева Османской империи (сборник)
— Да так же, как и в селе… Разница только в том, что здесь готовятся к весне, пашут и засевают поля, а там ремесленники шьют сапоги, кузнецы — изготовляют копья и еще продувают ружья, чтобы легче было стрелять, — шутил он, что очень редко с ним случалось.
Скоро настала зима, и село, как заколдованная красавица, крепко уснуло, укрытое блестящим белым покрывалом.
* * *В этом году весна в Украину пришла рано. Прошумела по оврагам вода и даже смыла остатки залежалого грязного снега. Воронье оставило рощи и налетело на поля, где уже в просохших бороздах можно склевать какую-нибудь пищу. Легкий ветер просушил землю, и жаворонок по-весеннему пел радостные песни. В селах и хуторах проснулась жизнь.
Изо дня в день все менялось: где еще вчера рощи только покрылись почками, сегодня уже зеленели молоденькие листочки, такие влажные и маленькие, что сквозь лес, как сквозь зеленые кружева, можно было видеть и все село, и грачей, и большие озера, и даже суетливую уточку с веселыми утятами. Все покрылось зеленью.
И шум… шум хлопотной жизни, звонких голосов. Мать-земля пробудилась от зимнего сна и зовет в свое лоно тружеников-пахарей… В каждом селе, в каждом хуторе звенит радостный шум-клик…
То же происходит и в Санджарах.
По весенним тропам ходят в поле какие-то чудаки, вроде бы и пахари, но все же с ружьями за плечами, пистолями за поясами. Это казаки-земледельцы остерегаются ордынцев.
— Ну как, пан Игнат? — улыбается высокий как жердь пахарь с черными усами и хищным взглядом. Знали его все здесь, как хорошего хозяина, звали его Лев Кварта.
— Вышли посмотреть на озимые, — кивает пан Игнат Сивоус, молодой еще казак с хорошей саблей, добытой им в бою у янычара. Его здесь и уважали за эту янычарку.
— А у нас прокатилась весть, что нашего пана Глинского вместе с казаками где-то ляхи затоптали, — бросил приземистый пахарь со шрамом над правой бровью, назывался он здесь Турул Свирид. Этот Свирид всегда приносил необычные вести. Ему никто не верил, но всегда оказывалось, что он говорил правду. Ему и теперь никто не верил.
— Не слыхали такого, пусть Бог милует!
— Не слыхали мы…
— Давно не видели молодого пана Ярема Сангушко, его бы спросить…
— Так он же с паном Глинским! Вот когда оба приедут в свои займища, тогда и услышим правдивые новости…
— Когда же мы их услышим?
— Тогда, наверное, когда уже будет поздно, — улыбнулся Кварта.
— Не ближний свет: пока этот гонец пришкандыбает, тогда уже, кажется, некого будет и спасать — далеко заехал хозяин Михаил, лучше бы стерег свое добро, и нам бы он пригодился.
— И без Глинских обойдемся. Есть здесь недалеко и Вишневецкие, и Сангушко… Не о чем сокрушаться: найдем хорошего старосту, чтобы голова была на плечах.
Клавдий Лебедев. «В ночь на Ивана Купалу»
— Вчера был в Полтаве на базаре, — поведал Сивоус. — Наслушался…
— А что?
— Больше всего шума из-за Байды…
— Байдой действительно теперь зовут Дмитрия Вишневецкого. Везде его зовут — Байда и Байда. Так слушайте сюда, там, в Полтаве, говорят, вроде он уже собрал тысячи таких же казаков, как и сам… просто тебе буря и огонь!
— Что же они делают?
— Что делают, спрашиваете? А то делают, — строят на Днепровских порогах крепость специально против турка-янычара, вот!
— Эва! Может это так, болтают…
— Нет, если про Байду что-то говорят, так знай — говорят правду: он строит на острове Хортица… может, кто и слышал из вас об этом Днепровском острове.
— Знаем, слышали. Ну и что же?
— Говорят, очень напугал самого султана: султан подал польскому королю жалобу на этого Байду, будто бы казак не дает турецким галерам пройти по Днепру. Вот оно что!
— Если правда, пусть Бог помогает, ибо турки всех уже допекли.
— А может король и запретит Байде, как никак, а султан — великая сила!
— Байда не боится даже самого султана, а что до короля!.. Тот только будет грозить кулаками.
— Так оно и есть, но к этому Байде слетелось казачества множество…
* * *После грозы, именно перед Иваном Купалой, наступила хорошая пора. Все готовились к этому большому празднику, который по старому стилю как раз выпадал на июнь, на день Ивана Крестителя. Это был праздник весны. Тогда именно девушки плели венки и пускали на воду (гадали), пели обрядовые в то время песни, хлопцы жгли костры, но огонь святой добывали трением сухого дерева о дерево (древний обряд), парами перепрыгивали через костер, хором вспоминали мистического Купалу, который в воду упал и утащил за собой девушку Маренку. А в конце праздника галдели и бегали за девушками, стараясь поймать для себя Маренку.
В Санджарах к этому празднику готовились несколько дней. Девушки и парни надевали лучшую одежду, плели венки, каждый из своего сада, и после обеда уже ходили парами и пели удивительные песни об этом божестве. Другие уже шли к большим Санджаровским озерам и пускали на воду венки. Хлопцы мастерили колесо, оборачивали соломой, добывали святой огонь трением и так в пламени пускали с горы в самое глубокое озеро, где никто никогда не купался, потому что было страшно, потому что в нем жил водяной. Ходили только вместе на это темное озеро к водяному, каждая бросала венок, а после все бежали в степь наперегонки, бежали к густо засеянным рожью-пшеницей родным и к таким приветливым полям… Там, на раздолье, раздавался смех, звонкие песни и радостные крики.
— Ты бы, Настенька, погуляла с девушками, — говорила тетя своей любимой племяннице. — Все шьешь-вышиваешь или читаешь своего старого грека. Пришли к тебе подруги! Просят идти с венками к озерам…
Настенька посмотрела в окно. У крылечка, действительно, стояли девушки, которых она хорошо знала, а кое с кем и дружила. Здесь были Стеша Лещина, Дарка Недоля, Оксана Швыдкая и какие-то панночки, которых она еще не видела здесь: видимо из соседних хуторов — в село многие бегали к подругам, а то, может, и к кому-то из хлопцев. Настенька крикнула им:
— Заходите! Я сейчас…
Она как раз читала грека Гомера. Греческому языку научил ее известный в Елецком монастыре ученый монах-грек отец Исидор. Учил долго и терпеливо, так как Настенька была способна к науке. Зато и выучил себе на удивление: бурсачка, как он ее называл, хорошо усвоила этот запутанный язык. Тогда именно она уже пыталась читать Гомера — в монастыре, с помощью того же монаха читала «Илиаду». Теперь на досуге Настенька часто читала эту толстую книгу, которую ей подарил монах на память, и долго после размышляла над тем, о чем писал древний грек. Она быстро спрятала свое сокровище в глубокий ящик еще и накрыла цветастым платком, оделась по-праздничному и вышла на крыльцо.
