Жорж Санд - Даниелла
Все старо, растрескалось, подалось в сторону и закопчено, как лава, из которой возникло это гнездо нищеты и неопрятности. Но вы знаете, как все это прекрасно для живописца. Солнце и тень резко сталкиваются на углах скал, которые со всех сторон сквозят между домами, а дома то склоняются один к другому, то внезапно отворачиваются друг от друга, повинуясь прихотям плотной и шероховатой почвы, которая держит их на себе, и то прижимает их друг к другу, то разлучает их. Как в предместьях Генуи, там и сям тяжелая арка перегибается с одной стороны на другую, и эти воздушные мосты сами служат улицами жителям верхней части города.
Везде пропасти в этом сумасшедшем местечке, отчаянном убежище времен войны. На рубеже римской Кампаньи часто встречаются такие остроконечные сопки, в виде сахарной головы, одетые по скатам строениями, беспрестанно обрушающимися и снова возникающими, благодаря упрямству привычки и любви к родимой местности.
Это упорство объясняется чистым воздухом и живописными видами, но от этих видов бывает головокружение, а чистый воздух заражен миазмами от нечистоты селения. Женщины, дети, старики, свиньи и куры день-деньской кучами шевелятся в навозе. Группы эти живописны, а бедные дети, нагие на солнце и ветре, часто прекрасны, как амуры, но все-таки сердце сжимается, глядя на них. Мне кажется, что я никогда не привыкну видеть, как они бегают по краям пропасти. Беззаботность матерей, которые оставляют едва годовалых детей своих ходить и скатываться по страшным крутизнам, приводит меня в ужас. Я спросил, не часто ли случаются здесь несчастья?
— Да, — отвечали мне спокойно, — немало убивается здесь детей; часто и с большими беда эта случается; но что же делать? Такое уж опасное место!
Я зашел в один из беднейших домов, чтобы иметь понятие о здешнем быте, и удивился, увидев кучу жизненных припасов и разной посуды, нагроможденных в этой норе: кувшины и кадки с горохом, с каштанами, зерном и сухими плодами. На балках висели вязанки кукурузы, луку; лежали сыр, соленая свинина; стояла глиняная, деревянная и фаянсовая посуда; в корыте грязное белье. По углам комнаты стояли огромные кровати; образа, четки, статуэтки святых, кресты и ковчеги с мощами, все в куче, все так нагромождено, что около печи, столов и кроватей нельзя было пройти без того, чтобы не зацепить за что-нибудь плечом, не наступить на что-нибудь ногой или не уронить чего-нибудь.
Это изобилие в беспорядке, в грязи, покрытое насекомыми, заставило меня призадуматься. У этих людей есть все необходимое для жизни: почва плодородна, жизненных припасов и домашней рухляди у них вдвое более, чем у наших поденщиков, чистенькие домики которых содержат только то, что составляет обыденную потребность, У нас бедный не имеет запасов в неурожайные года; он работает для насущного хлеба, собирает хворост на топливо; жена круглый год стирает белье и чинит ветхую одежду семьи. Здесь нет неурожайных годов; здесь всегда в изобилии собирают разнообразные припасы и заваливают ими даже свои жилища; даже под кроватью откармливают домашних животных, землю обрабатывают наемные поденщики, а одежды никогда не чинят. Здешние жители не работают, и не заботятся о том, что их осыпают насекомые; они валяются на солнце и протягивают руку проходящим: вот как живут в здоровом климате, в плодородных странах! Отчего же это происходит?
На этот вопрос отвечайте вы; я продолжаю свой рассказ. Не без труда вышли мы из Рокка-ди-Папа, по узкой, крутой улице, скользкой от стекавшей по ней грязной воды, по которой в то же время спускался караван мулов, навьюченных дроком, которые не могли остановиться на спуске, а мимо их не было места пройти. Мы торопились бежать из этого, раздирающего сердце, скопища нечистых лачуг, из окон которых взоры попадают на бездны роскошной зелени, на блестящие озера, на живописные крутояры и на опаловые громады далеких гор. Через десять минут пути мы пришли к источнику del buco.
Этот обильный водою ключ, льющийся в большие водоемы из белого камня, представляет живописный вид на вершинах диких скал. Вода источника сбегает сетью мелких струй, которые пенятся на волнистой поверхности скалистого ската и в нескольких шагах отсюда вливаются в buco.
Мы находились тогда на плоскостях, составляющих обширные террасы между албанскими и тускуланскими горами, недалеко от предполагаемого лагеря Аннибала. Под нашими ногами, в колоссальной расселине стен утесов, гремел водопад и возвышались обломанные зубцы башни, в которой я провел столько счастливых и столько грустных часов, Туда ведет почти непроходимая тропинка, и я не хотел позволить Даниелле сойти по ней. Я был уверен, что как сверху, так и снизу нельзя видеть моего прекрасного водопада и моей фантастической башни, не сломав себе шеи. Странные формы этих плоскостей, усеянных остроконечными и усеченными конусами, и страшные трещины крутых скатов свидетельствуют о бывших здесь насильственных переворотах во время вулканической эпохи. На одной из этих террас сильный ветер прихотливо раздувал волосы Даниеллы, когда она собирала для вас красивые генцианы (горчанки), голубые, с розовыми прожилками, и маленькие полевые гиацинты, прекрасные по формам и цвету, от которых, впрочем, вы получите одни сухие остовы.
Даниелла была печальна, срывая эти цветы и озираясь на мрачную, окружавшую нас природу: на необработанные долины, непроходимые кустарники, ручьи без течения, образовавшие болота даже на вершинах, обуреваемых ветром. Этот дикий ландшафт тянется, с одной стороны, до Monte-Cavo (mons Albanus), с другой — до противоположного нам ската тускуланского агх, который с высоты кажется гораздо ближе, чем казался мне из моего убежища в пропасти.
— Пойдем отсюда, — сказала мне Даниелла, — здесь и тело, и душа зябнут. Мне дурно от шума этого водопада. Ты не пускал меня взглянуть на проклятую башню, и хорошо сделал: меня замучила бы совесть.
— А я так люблю этот водопад, который звучал своей заунывной песней во время твоего сна, и эту развалину, где после долгого беспокойства и смертельной тоски, я, наконец, прижал тебя к моему сердцу, и ты уснула на моей груди.
— Так ты не помнишь, что я была несправедлива, безумна и жестока! Это одно только преступление в моей жизни, но оно велико, и я дрожу от страха, как только вспомню о нем. Ты помнишь, что я говорила тебе в первые дни нашей жизни в Мондрагоне: «Бог, которого я оскорбила, отдавшись тебе без Его благословения, накажет меня; и Он наказал меня строже, чем я думала. Я была разлучена с тобой, много пострадала, была оскорблена, бита, обкрадена, и все это при смертельных опасениях за тебя; но я почти ожидала этого». Сознание моего греха уже заранее готовило меня к этому. Но я, в первый день нашего свидания после этой разлуки, в тот день, который я должна бы провести на коленях перед тобой, благословляя и благодаря Бога, я стала виновна перед тобой, я заставила тебя ужасно страдать… это был адский день, посланный мне за вину, и когда я припоминаю сейчас мое исступление, у меня кружится голова, как будто сатана давит меня и, сжимая мое сердце, кричит мне: «Не последний раз ты в моей власти, я еще приду к тебе, ты опять попадешься».
