Жаклин Санд - Мадам Флёр
– Честь, ваша фамильная честь! – восклицал иногда Видок. – Именно она и сгубит вас, мой мальчик.
Эта честь подсказывала Сезару сейчас, что вырывать признание силой у такой прелестной женщины, да еще и знатного происхождения (а об этом свидетельствовала не только приставка «де», коей в наше время может обзавестись и богатый буржуа, но весь вид госпожи де Виньоль, ее неброское аристократическое очарование), – невозможно. Он заманит ее в ловушку, это не бесчестно, коль скоро она предпочитает играть в опасные игры, а не в карты за столом в салоне, как большинство дам. Интриги, салонные сплетни, флирт и любовные послания – все это Сезар понимал. Угрозы и мышьяк – нет.
Итак, противника следует повергать хитростью. Однако Сезару не хватало сведений, и их немедля следует добыть. Если ему не удастся выяснить все у госпожи де Виньоль, он знает, что именно делать. Есть человек, который может разговорить кого угодно.
В кабинет робко постучался слуга: доставили записку от Анри. Жиффар возмущался, куда это пропал виконт, и в весьма едких выражениях (где только набрался этой светской язвительности?!) напоминал, что Сезар обещал ему сегодня помощь в транспортировке двигателя к ипподрому. Виконт вздохнул и велел подавать экипаж.
Сезар возвратился на улицу Вожирар вовремя, чтоб переодеться и направить свои стопы к дому госпожи де Виньоль. Вернее, это лошади туда копыта направили – Сезар предпочел выехать в открытой коляске, так как погода, наконец-то, исправилась. Возвратилось тепло, солнечные лучи таяли в окнах, как леденцы. Виконт любил вечерний Париж, впрочем, и утренний ему нравился, и ночной, со всеми его опасностями и туманом, наползавшим с Сены.
Госпожа де Виньоль выпорхнула из дома, и лакей помог ей сесть в коляску. Женщина надела другое платье – тоже черное, но более легкое, чем предыдущее, и к вороту прицепила брошь с небольшим изумрудом. Украшение скромное и не слишком дорогое, Сезар разбирался в драгоценных камнях и видел, что этот – не лучшего качества. Госпоже де Виньоль пошли бы сапфиры или топазы – все те камни, чей холодный синий или голубой блеск оттенит ее удивительные глаза.
Волосы госпожа де Виньоль упрятала под шляпку, и лишь несколько локонов аккуратно выбивались из прически, создавая тщательно взлелеянную видимость беспорядка.
Тем не менее, Сезар проговорил все приличествующие случаю комплименты, и коляска тронулась. Виконт откинулся на спинку сиденья, с любопытством разглядывая свою спутницу.
– Где вы уже бывали в Париже, госпожа де Виньоль?
– Почти нигде, – бледно улыбнулась она. – Я домоседка по натуре.
– Зачем же вы сменили свои владения в… простите, я забыл, как вы сказали, откуда вы приехали в столицу?
Она попалась на эту простенькую уловку.
– Из-под Бордо. Наши владения там.
– Там прекрасные пейзажи и ровный климат. Вы так сильно скорбели по мужу, что не смогли оставаться в привычной обстановке?
– Вы задаете неудачные вопросы, виконт де Моро, – церемонно ответила она.
Она была права: слишком топорно. Сезар тут же извинился:
– Простите, что напоминаю вам об этом. Мне грустно смотреть на вашу печаль. И я буду бестактен, если задам еще какой-либо вопрос о вас, не так ли?
– Смотря какой, – она немного расслабилась.
– Сейчас вы носите траур, а какой же ваш любимый цвет?
Госпожа де Виньоль снова улыбнулась.
– Зеленый.
– Вам он должен идти. А цветы вы какие любите? Те, что я принес вам сегодня, подошли?
– Вполне. Но я простой человек и люблю цветы обыкновенные – ромашки, васильки, разные полевые растения… – Она пристально взглянула на виконта. – Я ведь ровно ничего не знаю о вас! Но согласилась на эту прогулку, сама не ведая почему.
– Возможно, вы устали сидеть в четырех стенах, – предположил Сезар. – А возможно, это я такой обаятельный.
Она усмехнулась.
– Может быть.
– Вы хотите знать обо мне больше? – Он дождался утвердительного кивка и продолжил: – Что ж, это несложно и недолго, ведь я совсем неинтересен! Я родился здесь, в Париже, и всю жизнь прожил здесь. Моя семья – всего лишь несколько родственников, которые обитают нынче в окрестностях Марселя, мы с ними обмениваемся поздравительными письмами на Рождество. Отец и мать мои умерли, так что я единственный наследник нашего состояния – того, что осталось от него после Революции и смены режимов – и трачу его в свое удовольствие, стараясь держаться в рамках. Провожу вечера с друзьями, пью шоколад у «Тортони», езжу в оперу, читаю русские романы.
– Русские романы? – удивилась госпожа де Виньоль.
– Да. Не увлекаетесь? Очень, очень модно. Если вы однажды примете мое приглашение и посетите вместе со мною салон мадам де Жерве, где собирается весьма любопытная публика, я познакомлю вас с некоторыми русскими. Их много сейчас в Париже. Наш город манит их, словно фонарь – мотыльков.
– Это было бы любопытно, – негромко произнесла госпожа де Виньоль.
– Значит ли это, что вы примете такое предложение? – тут же ухватился за ее слова Сезар.
– Вы слишком торопитесь. Я еще не готова выезжать в свет. И не знаю, буду ли готова когда-нибудь.
– Но вы хотели бы этого?
– Зачем же лгать? Да, хотела бы. – Она вновь усмехнулась. – Снова почувствовать радость жизни, ощущать, как рождается новый день, и радоваться после заката, что завтра солнце взойдет снова. Однако это нелегко. Нельзя себя заставить, принудить это ощутить. Нужно только ждать, пока это наступит – или не наступит никогда. Я не знаю, вернутся ли такие времена когда-либо для меня.
«Интересно, когда она овдовела? – думал Сезар. – В Париже она живет полгода, но ее муж мог скончаться намного, намного раньше. Она молода, вряд ли пробыла замужем дольше года-двух. Она так любила своего мужа, что никак не может похоронить память о нем? Ах, женщины, как же вы непросты, какие тонкие чувства вами владеют! Что может быть проще, чем позабыть и помнить – помнить хорошее, что было, и позабыть о том, как больно вспоминать! Расстаться с прошлым! Но нет. Многие выбирают жизнь с ним – и в нем. Неужели эта красавица из таких?»
Сезар знал, что такое скорбь, он очень любил родителей; и после их смерти эта боль не ушла, не покинула его окончательно. Однако он научился с нею жить. Он принял смерть как данность – однажды и с ним такое случится, однажды и его заберут на небеса, ну, или в ад, смотря сколько успеет к тому моменту нагрешить. Однако он не собирался оставаться в скорби всю свою жизнь. Это претило всей его натуре, бросало вызов его жизнелюбию – и жизнелюбие победило. Он научился снова жить так, как хотел, и радоваться каждому прожитому дню, хотя и виконту не была чужда меланхолия и скука. Но это совсем другое. Без этого никакой мыслящий человек не может, ему необходимо падение, чтобы потом забраться еще выше.
