Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Было забавно — и удобно, — что ничего из этого, каким бы оно уже ни было ограничивающим, не относилось к акромантулам. Они чётко попадали в категорию «звери», и никто не собирался ратовать за их переклассификацию в ближайшем будущем. Возможно, это было из-за отсутствия у них больших пальцев. У всех остальных в категории «существа» были большие пальцы.

Или, возможно, это было из-за щёлкающих жвал длиною в палец, с которых стекал растворяющий плоть яд.

Паук посмотрел на него над миской жидкого мяса:

— Камни были тёплыми до моей спячки, а теперь становятся холодными.

— Да, — сказал Том.

— Как долго я спал?

— Десять недель, плюс-минус несколько дней.

Его волосатые конечности тревожно дёрнулись:

— Хагрид выводил меня наружу два раза, пока я не стал слишком большим для его кармана. Я бы хотел снова увидеть небо.

— Нет, — сказал Том.

— Я буду послушным, — он издал высокое пронзительное шипение, когти царапали каменный пол. — Потом я вернусь в коробку. Просто дайте мне ещё раз увидеть небо.

— Всё равно нет, — повторил Том, подняв палочку. — Если ты закончил есть, залезай обратно в коробку.

Паук дёрнул передними ногами, поднимая свою голову так, что его жвалы оказались на уровне лица Тома, истекая ядом.

— Вы полны страха, — сказал он, сфокусировав на нём свои чёрные глаза. — Я чувствую это. В чём дело? Почему Вы робеете, хозяин?

Том сузил глаза, он нетерпеливо похлопывал палочкой по своему бедру:

— Я не боюсь.

— Я чувствую… — сказал паук, поднимая голос на октаву от рвения, — что Вы отвергаете меня, опасаясь попасться в ловушку более серьёзной угрозы. Это правда, хозяин? Есть ли у хозяина свой собственный хозяин?

— Нет, — ответил Том, он начинал уставать от глупых рассуждений паука. Он думал, что может манипулировать им? — Ужин закончен, пора в кровать.

— Кто это? — небрежно продолжал паук. — Хагрид говорил о человеке, который пригласил его учиться и оплатил его палочку и покров для панциря. Он называл его «Великий человек». А, я чувствую это! Ваша кровь теплеет под Вашей плотью, Вы узнаёте это имя…

— Возможно, — сказал Том, поднимая палочку. — Но Хагрид соврал тебе: он вовсе не великий.

— Великий, великий! — застрекотал он. — Однажды он придёт за мной, я знаю это! И тогда он придёт за Вами!

— Дерипиендо!

Том никогда раньше не накладывал это заклинание на одушевлённое существо. Помимо его целительных применений, он обнаружил, что заклинание Обработки ран могло очищать кожуру на овощах и срезать корочки с хлеба, потому что по некоторым необъяснимым причинам существовали люди, которые считали, что у корочек был отличный, худший вкус в сравнении с остальной буханкой.

У него не было ни малейшего понятия, что случится, когда это заклинание было наложено на что-то, у чего не было кожи, поэтому он не удивился, увидев длинную облезшую полоску экзоскелета, сползающую с одной из лап паука, за чем последовала тонкая струйка прозрачной голубоватой жидкости.

Лапа обмякла, паук завалился на бок, как корабль в бурном море.

Он быстро наложил парализующее заклинание на паука, и когда он замер, начал пробиваться сквозь его разум, роясь в череде тёмных, мутных образов внутри чулана. За массивом изображений вскоре последовало очень сбивающее с толку чувство поглаживаний от больших рук с волосатыми костяшками, наполняя Тома рвотным позывом. Он оттолкнул эти воспоминания подальше и удвоил свою концентрацию.

Отпечатки памяти у животных были частично физиологичными, поэтому заклинание Забвения, которое лишь устремлялось в разум, никогда не станет для них полностью эффективным. Он не мог стереть ранние воспоминания паука о Хагриде, если только не атаковать мозг физически, к чему у него не было охоты: малейшая ошибка могла ослепить паука, или испортить одну или несколько его лап, или повредить его до такой степени, что он потеряет рассудок — и тогда он будет не лучше обычного паука.

Поэтому, призвав силу своей мысли и крепко сжав палочку в правой руке, он продирался сквозь память паука, отделяя ощущения от ассоциаций от воспоминаний, разбивая связи между визуальным и тактильным, разрывая соединения каждого образа с его сенсорным эхо. Оттуда он продолжил прикреплять образы лица Хагрида и неуклюжих рук к темноте закрытого сундука, громкому захлопыванию крышки и красной вспышке из кончика палочки, боли, выжигающей нервы, и мучительным конвульсиям на холодном каменном полу.

Он разорвал воспоминания паука, отделив сцены от контекста. Затем он вырезал их из их обычного порядка, заглушив сенсорные образы некоторых сцен и усилив в других. Как целлулоид{?}[Киноплёнка] разума, эти воспоминания были так удобно расставлены в хронологическом порядке, разложенные от первой трещины на яйце до настоящего времени. Том знал, откуда начать эту реорганизацию, какие воспоминания использовать, а те, которые он не счёл важными, он оставил отдельными, свободно разбросанными на полу киномонтажной паучьего разума.

Такой уровень организации отличал это разумное существо от простого разума Арахиса или дойных коз Старины Аба.

Том обнаружил, что было гораздо проще разломать воспоминания на куски, чем снова их собрать, бусинка пота скатилась по кромке его волос и впиталась в его воротник. Он делал это раньше, несколько раз, некоторые незначительные изменения воспоминаний, чтобы узнать, что он на это способен, и как на это отреагирует паук, но у него никогда не было причин заходить так далеко, как этим вечером. Он выяснил, что не все воспоминания хорошо сочетались, а те, которые были слишком отличными, имели тенденцию разлетаться, когда он переводил с них своё внимание на другую секцию. Он также увидел, что в умах, особенно таких юных созданий, как это, была некоторая мера естественного сопротивления, и они могли самоисцелиться со временем. Некоторые воспоминания о Хагриде, которые он изменил ранней весной, восстановились за прошедшие месяцы, ведь паук вырос в размерах, а с ним и его интеллект.

Его галстук казался слишком тугим, удушающим, но он не обращал на это внимания и держал руку на палочке, а глаза сфокусированными на глазах паука, пока работа не была завершена, а сундук не был заперт на ночь.

«Великий человек». Какое абсурдное заявление.

Он рассчитывал, что когда к пауку вернётся способность к речи, он никогда больше не скажет подобного.

Когда Том вернулся в покои Слизерина, его голова пульсировала тупой болью, а давление поднималось в черепе. Был поздний час, и диваны вокруг каминов пустовали, за исключением нескольких старшекурсников, добавляющих последние штрихи к их летней домашней работе. Мальчики с его курса уже собирались идти в постель, их пижамы и ночные сорочки были разложены на кроватях посреди рассыпанных разрозненных носков, дополнительных галстуков и носовых платков с монограммами.

Сундук Тома лежал в конце его кровати, а его соседи по спальне обходили его стороной из-за противокражных сглазов, которые он имел привычку накладывать на все свои вещи. Их избегание также исходило из того, что в этом году его сундук выглядел гораздо презентабельнее. Он был новым, купленным его бабушкой — его пальцы чесались в поисках палочки, когда он думал об их семейных узах, — крепкая конструкция из дерева, обмётанная кожей, с отполированными латунными застёжками и петлями. На нём были его инициалы, выгравированные в кожаной поверхности и покрытые сусальным золотом — показная особенность, которая мало способствовала улучшению общей эстетики, или так думал Том. У всех остальных мальчиков его года багаж был сделан в такой же манере, поэтому было сложно различить владельца каждого сундука, если он не потрудится заранее выучить у каждого имя, среднее имя и фамилию… И Том едва ли видел в этом смысл.

Трэверс поприветствовал его у двери и пробормотал: «Риддл», — а остальные признали его присутствие вежливым кивком, кроме Нотта, который обернулся, чтобы налить себе стакан воды из стоящего на тумбочке кувшина.