Елена Арсеньева - Последнее лето
Она пошла сзади, держась в нескольких шагах, не сводя глаз с девушек.
Вот они пересекли площадь, потом направились по улице Новой к Канатной.
Здесь на углу стоял двухэтажный дом с нарядным эркером. Девушки свернули к крыльцу и вошли в подъезд.
Марина ринулась было следом, но передумала и остановилась. Нет, надо подождать. Вот здесь, за углом. Подождать и присмотреться. Что, если Андрея еще нет? Сейчас он появится, она подбежит к нему… Вдруг удастся поговорить с ним, сказать, что она не может без него жить, что любит его, что ей… что ей не нужна никакая мировая революция, никакое светлое будущее ей не нужно, если там не будет его!
Постепенно Марина отдышалась, немного успокоилась. И ощутила, что устала. Смертельно устала! Захотелось есть – как всегда от крайнего волнения. Можно вернуться на площадь, зайти в булочную и купить что-нибудь, булку или пирожное, но нельзя – как бы не пропустить Андрея. Ах черт, когда не надо, вечно вокруг вьются, осаждают разносчики с пирогами или горячими пышками, а тут, как назло, ни одного не видно.
Разве что квасу попить? И семечек погрызть, чтобы перебить аппетит?
Она уже шагнула было вперед, да вдруг запнулась. Продавец семечек… Ничего себе! Да ведь это же…
* * *
– Слушай здесь! – сказал Поликарп Матвеевич и подмигнул Дмитрию своим единственным зрячим глазом. В бытность свою цирковым артистом он частенько езживал в Одессу и влюбился в этот город, а также в его говор. И с тех пор не отказывал себе в удовольствии иногда ввернуть в речи что-нибудь этакое, «пересыпское». – Слушай здесь! Учимся нынче самому простому и самому сложному – тасовке колоды. Для нас, для королей пальцев, самая лучшая тасовка – по одной карте. Потому что при этом мы можем любую карту поместить туда, куда хотим…
Поликарп Матвеевич взял колоду в правую руку, удерживая ее кончиками пальцев так, чтобы она стояла на суставах левой руки, самых близких к ладони.
– Вот смотри. Большой палец левой руки плотно прижимает верхнюю карту к колоде. В это время правая рука поднимает карты вверх – так, чтобы они выскальзывали из-под верхней карты наверх. Верхняя карта остается внизу, в левой руке, и ложится на пальцы. Большой же палец находится сверху, на упавшей карте. Видишь, Митя? Вторая карта падает на первую: ведь колода тасуется уже не на пальцах левой руки, а на первой упавшей карте. Большой палец надо чуть приподнять, тогда вторая карта упадет на первую. Третья карта падает на вторую, четвертая на третью… Перетасованные таким способом несколько карт левая рука возвращает обратно на верх колоды в правую руку. Уразумел? Пробуй.
Прилежный ученик покрепче зажал в глазу монокль и некоторое время сосредоточенно перекладывал карты, но, конечно, необыкновенной легкости, которую выказывал Поликарп Матвеевич, не добился.
– Ничего, научишься! – ободрил учитель. – Поехали дальше. Мы знаем, что в новой колоде всегда сверху бубны. До тасовки они лежат в таком порядке: туз, король, дама, валет, десятка, девятка, восьмерка, семерка, шестерка, пятерка и дальше. Когда ты перетасуешь с первой карты по десятую по одной и вернешь на верх колоды, они, как ты понимаешь, лягут наоборот, от дурака [44] до туза. И чтобы восстановить первоначальный порядок, перетасуй эти же карты еще раз.
Несколько минут Дмитрий сосредоточенно мешал карты, иногда бормоча «merde» или «diablerie» [45] . Поликарп Матвеевич то с улыбкой, то с неодобрением смотрел за его движениями, потом проговорил:
– Ну что ж, терпимо…
Дмитрий воодушевился и процитировал из любимого поэта:
Я на экзамене дрожал, как в лихорадке,
И вытащил… второй билет! Спасен!..
Как я рубил! Спокойно, четко, гладко…
Иван Кузьмич был страшно поражен.
Некогда любимым поэтом Дмитрия был Александр Пушкин, теперь стал другой Александр, вернее, Саша – Черный.
Поликарп Матвеевич хохотнул, довольный. Ему нравилось, что ученик все время читает какие-то смешные строчки, он даже и сам пристрастился к Саше Черному. Особенно вот это полюбилось:
Но если постричься, побриться
И спрыснуться майским амбре, —
Любая не прочь бы влюбиться
И вместе пойти в кабаре.
Однако следовало продолжать урок, а не стишки читать, и Поликарп Матвеевич наставительно сказал:
– Тасовка по одной карте – самая лучшая из всех фальшивых тасовок, и нашим братом шулером она принята за первейшую. Вроде бы все на тебя смотрят и все видят каждое твое движение, а ты имеешь возможность поместить в любое место колоды любое нужное тебе количество карт. Например, четыре туза должны занять в колоде места с пятого по восьмое включительно. Начало колоды с верха, со стороны крапа. Тогда при раздаче карт, например, на преферанс два туза будут находиться в прикупе, а еще два туза попадут на третью руку, если не делать подснятие карт или сделать карточный вольт. Сейчас я тебе покажу как.
В эту минуту в дверь постучали, потом она приоткрылась, и просунулась девичья головка в платочке. И тут Дмитрий получил возможность увидеть, что такое истинная ловкость рук. Между стуком и открытием двери прошло не более пяти секунд, а колода из рук Поликарпа Матвеевича исчезла, словно никогда в них не была! При том, что он не прятал ее в карман!
А впрочем, еще через секунду Матрехин с облегчением вздохнул, и колода вновь, откуда ни возьмись, возникла у него в руках.
– Любаня! – проворчал он. – Напугала, зараза! Стучишь, ровно чужая!
Любаню Дмитрий знал: это была племянница Поликарпа Матвеевича, гулящая деваха. Исправляла она свою должность в заведении «Магнолия» на Рождественской, где ее звали никакой не Любаней, а Милкой-Любкой. По гулящим Дмитрий, конечно, хаживал, случалось ему, как всякому уважающему себя мужчине, бывать и в нумерах. Сняв комнату у Матрехина, Аксаков поначалу решил было, что теперь все удобства будут у него на месте, и не замедлил подкатиться к Любане. К изумлению своему, он был решительно бит по рукам и осажен с твердостию, какой совершенно невозможно было ожидать от особы ее профессии. Оказалось, Любаня твердо следовала правилу: «Делу время, потехе час» и исполняла свои гулящие обязанности исключительно на рабочем месте. Дом дядюшки был для нее святыней, никакого «похабства и непотребства» позволять тут она не намеревалась. Тем более что в том же доме жила ее сестра Вера, монашка, смотреть на которую было страшновато, однако беседовать с ней – весьма приятно. Даже на взвинченного, изуверившегося в жизни Дмитрия она действовала успокаивающе.
