Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Традиция.

В глазах Тома это было лишь другим словом для «обыденный» и «заурядный».

Но он решил, что всё равно стоило их изучить, потому что другие его части были более трезвыми и практичными: они понимали, что ничто не могло получить статус традиции, если не было эффективным.

(Он припомнил разговор за ужином много лет назад о хрустальных шарах и человеческих жертвоприношениях. Тёмные волшебники не разбрасывались бы вокруг Непростительными заклятиями, если бы у них были лучшие, менее тёмные альтернативы, которые бы работали так же быстро и эффективно. Заклятие, созданное исключительно для человеческих пыток — и при этом не тёмное, — выглядело несколько чересчур, но неужели никто не приложил руку к тому, чтобы изобрести его?)

Том сделал глубокий вздох и вытащил палочку, направив на паука.

Один из восьми глаз паука заметил движение. Отвратительные щелчки и чавканье жидкой курицы прекратились. Он поднял две передние лапы с крючковатыми когтями, готовыми к действию.

— Авроры говорят, что это не оставит следов, — мягко сказал Том, глядя вниз на акромантула размером с собаку. — Давай посмотрим, правы ли они.

Паук прыгнул на него.

— Империо!

Луч жёлто-зелёной вспышки выстрелил из кончика палочки Тома.

В середине прыжка конечности паука свернулись вокруг брюшка, и, когда он налетел на щитовые чары Тома, только его спина соприкоснулась со щитом, после чего он отскочил и скатился на пол в виде компактного шара.

Том держал палочку наготове, пока чудовище разворачивало лапы и отступало от него, передние лапы были собраны под грудной клеткой, а крюки прижаты к полу. Чёрные шарики глаз потеряли блеск.

«Итак, — подумал Том, не выпуская палочку из рук и сосредоточившись на поддержании заклинания, — успешное наложение Империуса — не что иное, как состязание моей воли с чужой».

Ему оставалось только пожелать, чтобы паук не причинил ему вреда, но поскольку он уже прыгнул, когда поступил приказ, его выполнение было ограничено инерцией и собственной физической силой.

В этом была слабость: проклятие Империуса не было непогрешимым. Его эффективность напрямую зависела от ограничений объекта заклинания. Паук мог кусать людей, если ему приказать, но он не мог пробраться ночью в запретную секцию, чтобы переписать книги Самопишущим пером, потому что не умел читать. (А Тому было неинтересно его этому учить: ему хватало этого с членами клуба по домашней работе, которые показали ему, что разработка магических методов само-лоботомии может оказаться более конструктивным использованием его времени.)

— Интересно, что ещё было правильным в книге, — размышлял Том, психологически приказывая акромантулу оставаться на месте. Он опустился на колени и посмотрел в шесть затуманенных глаз, держа палочку наготове. — Покажи мне.

На мгновение в классе оказалось два Тома: один Том Риддл смотрел вниз на пол, а другой — в знакомые тёмные глаза и бледные черты собственного лица. Его восприятие разделилось между десятью разными глазами, направленными в шести разных направлениях, а чувства дезориентированно расширились, чтобы охватить всю комнату: от холодного сквозняка, проникающего из-под двери, до витающего тепла от зажжённых факелов на стенах и мельчайшего скрежета подошв ботинок по каменному полу. Он не только слышал, но и чувствовал его: легчайшие прикосновения к коже, каждое крошечное движение, превращающееся в последовательность вибраций, которые он едва мог разделить на отдельные элементы. Это было похоже на то, как если бы в его ладонь с высоты насыпали чашку песка, а затем проследили путь одной песчинки.

Мигание — мерцание — усилие воли —

Затем Том переключился с внешних ощущений во внутренний разум паука: он почувствовал, что он ощущал, и это был…

Комфорт.

Это чистое чувство поглотило его — существо — их, чувство безопасности и укрытия, темноты, окутывающей их со всех сторон в яйце, а затем твёрдых и нежных рук Рубеуса Хагрида, снимающих скорлупу, чтобы открыть форму и цвет мира.

Это было удовлетворение от объятия, нежная ласка родственной души, уверенность в сильной, непреодолимой связи, которая была не просто физической, но чем-то великим и глубоким. Их радовало тепло этого чувства, и они хотели, чтобы оно продолжалось: им не нужно было ничего другого, кроме этого. Не существовало ничего во всём мире, что было бы более важным…

Том вытащил свой разум и разорвал зрительный контакт, крайне взволнованный произошедшим.

Так вот как работало проклятие Империуса.

Понятно, почему люди его постоянно использовали. Его самого практически засосало в него от искушения фальшивых ощущений, которое оно предоставляло. А они были фальшивыми — в высшей степени. Искусственные до омерзения, бледная подделка того, что, как он знал, ощущает настоящий человек.

Тома разрывало между отвращением и дискомфортом. Ощущалось, будто заклинание посягнуло на что-то личное, взяло что-то личное и… Особенное, а затем создало его искажённую имитацию, которую швырнули ему в лицо — точно так же, как боггарт в шкафу Меррифот вытащил на поверхность его самые глубокие страхи посреди класса.

Он прочистил горло, поправил хватку палочки, чтобы рука перестала трястись, и сказал:

— Ну, одно есть. Значит, переходим к следующему.

Том столкнулся с Гермионой после обеда в воскресенье, когда возвращал руководство для авроров в библиотеку. У самой Гермионы руки были полны книг, и она нетерпеливо ждала, пока библиотекарша закончит проштамповывать все формы возврата на заднем форзаце каждой книги.

— Том! — Гермиона помахала ему.

— Ш-ш-ш! — сказала библиотекарша.

Рука Гермионы подлетела к её рту:

— Простите, — прошептала она.

Единственным ответом библиотекарши было поджать губы и продолжить проштамповывать книги с черепашьей скоростью. Поставить штамп на форму, обмакнуть печать в чернила, открыть следующую книгу, повторять ad finitum.{?}[(лат.) до бесконечности] Со всеми тренировками, какие у неё были за столько лет, подумал Том, она была отвратительно медлительной в своей работе. Можно было предположить, что в какой-то момент Совет попечителей вмешается и заменит её зачарованной печатью.

Том подождал, пока Гермиона соберёт свои книги. Когда у неё не получилось сложить их все в портфель, и она вывалила его содержимое, чтобы заново всё разложить и освободить место, Том взял её книги и прошёл к двери. Они вместе вышли из библиотеки.

— Та книга об аврорах, что ты вернул, — заметила Гермиона, когда они оба удалились из юрисдикции библиотекарши. — Это то, чем ты собираешься заниматься после Хогвартса?

— Не совсем, — сказал Том. — Мне просто нужен был повод отвязаться от Слагхорна, иначе он бы и дальше думал, что я хочу стать следующим великим Мастером зельеварения. А я помню, как ты говорила, что советы Слагхорна будут лучше, чем Бири — оказалось, книга была полезнее него. Кстати, как прошла твоя встреча о помощи с выбором карьеры?

— Агх, — Гермиона скривилась. — Профессор Бири насовал мне целые карманы брошюр. Одну о любительской постановке «Озера сверкающих вод»{?}[Вымышленная для истории пьеса по легенде о Леди (Волшебнице) Шалот] и ещё несколько проспектов В.А.С.И.

— «В.А.С.И.»? Никогда не слышал об этом.

— Волшебная Академия Сценических Искусств, — сказала Гермиона. — Он сказал, что она очень престижна, но, когда я спросила об их требованиях Ж.А.Б.А., оказалось, у них их нет вообще!

— Какое бесчинство, — согласился Том.

К этому времени они дошли до двери класса, который служил главным штабом клуба по домашней работе. Том зачаровал замóк, чтобы только он мог открыть дверь. Он ненарочно предотвратил использование комнаты для тренировок в течение недели другими членами, когда отсутствовал, — он просто не доверял им, когда дело касалось уборки. Ему нравилось, когда на полу не было следов крови, а вся мебель оставалась целой — спасибо. Он не хотел сидеть на стуле, пока от него отпадают куски прямо под ним. Не было ни унции достоинства в необходимости вынимать занозы из седалищной части брюк.