Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2
Катерина покорно отерла слезы рукавом кофточки; я заметила, что это был ее характерный жест. Затем, не вставая, распрямила свой сильный и гибкий стан, и запела. Голос ее звучал протяжно и горестно. Сафия перевела мне слова:
«На высокой горе выросла маленькая ягода земляники. Солнце не хочет согревать ее. Девушка-сирота растет одиноко. Никто не хочет приласкать ее. Ягода земляники высохнет без ласки солнца. Девушка-сирота иссохнет без человеческого привета».
Меня тронули эти слова, такие горестные, и протяжный жалобный голос певицы. Я спросила девушку, кто ее родители, как она жила на родине.
– Я была рабыней, – отвечала она. – Мои родители – крестьяне. Однажды, когда я, еще девочка, собирала в лесу ягоды, меня увидел наш господин. Он выехал на охоту. Заслышав лай собак и трубные голоса рогов, я испугалась и кинулась бежать. Я уже знала, что нашему господину лучше не попадаться на глаза. Мать говорила мне, что он подвержен страшным приступам гнева, во время которых не помнит, что делает, и потому способен убить или искалечить. Далеко убежать я не успела. На поляну выехал он, наш господин. Охота разгорячила его, вид бегущей девочки раздразнил. Верхом он легко догнал меня. Я громко кричала и прикрывала голову руками. Мне уже казалось, что конь вот-вот затопчет меня. С воплем я упала ничком на траву. Господин спешился, и вдруг им овладела внезапная страсть. Тут же в лесу он овладел мною. Его сильная ладонь зажимала мне рот, а, взглянув в его страшные глаза, я уже не смела кричать. Обессиленную он бросил меня и поскакал к другим охотникам. Я горько плакала, мое платье было в крови. Немного оправившись, я огородами пробралась в наш бедный дом и обо всем рассказала матери. Мы плакали вместе. Наутро к нам пришли слуги из господского дома и увели меня. Родители не смели противиться. Я стала наложницей моего господина. Меня заперли в тесной и темной комнате, где я целый день сидела за прялкой. Он приходил обычно по вечерам, пьяный, и овладевал мною. Часто он бил меня. Жена его была доброй женщиной, он всячески выказывал ей свое пренебрежение, потому что она не рожала ему детей. Все знали, что у него есть незаконнорожденные дети, но по законам нашей страны он не имел права передать им в наследство свое имущество, и они не могли носить его имя. Часто, когда господин уезжал в город, жена его выпускала меня из моего заточения, и я могла вдохнуть свежий воздух. Она первая по некоторым признакам определила, что я жду ребенка. Я боялась сказать об этом господину, тогда сказала госпожа, и просила его облегчить мою жизнь. Но господин пришел в страшный гнев. Он избил ее жестоко. Обливаясь кровью, она упала на пол. Я забилась в угол, ни жива ни мертва. Он набросился на меня. Он кричал, что более не желает иметь незаконнорожденных детей. Схватив меня за волосы, он бил меня головой о стену. После швырнул на пол и топтал ногами, обутыми в крепкие сапоги с железными каблуками, мое несчастное тело. От ужаса и боли я потеряла сознание. Более десяти дней пролежала я в горячке, а когда очнулась, жена господина, которая из жалости ухаживала за мной, сказала, что у меня не будет ребенка, и вообще больше никогда не будет детей. А едва я оправилась, как меня продали турецкому купцу…
– И после всего этого ты хочешь туда вернуться?! – невольно воскликнула я.
Катерина с молчаливым упрямством кивнула.
– Иудеи и русские – это очень странно, – заметила Сафия. Мне кажется, никто из них не в состоянии полюбить живого единственного человека. Первые любят лишь свою веру, вторые – лишь родину.
– Я не могу в это поверить, – ответила я ей и снова обратилась к юной Катерине. – Но быть может, несмотря ни на что, ты все же любила своего господина и поэтому хочешь вернуться?
– Я? Любила? – глаза девушки злобно сверкнули, щеки вспыхнули. – Я удушила бы его собственными руками, выпила бы, высосала по капле кровь из его поганых жил!..
Но я по-прежнему не понимала.
– Может быть, все дело в том русском юноше, который здесь недавно появился, – осторожно заметила я.
Она посмотрела на меня настороженно, затем обменялась быстрыми взглядами с Сафией. Та повела глазами, показывая Катерине, что со мной можно быть откровенной.
– Вы о Константине, стало быть, знаете, – спокойно сказала Катерина. – Нет, не в нем дело. Просто если я не вернусь, я умру здесь. Здесь все чужое.
– Кто та женщина, которую сопровождает русский? – спросила я.
– Не знаю, – Катерина вздохнула. – Я не понимаю ее языка. Константин понимает, но не говорит мне. Она очень больна. Ваш сын, должно быть, знает, кто она. Он говорил с ней.
Что же это все значит? Почему здесь замешан Брюс? Не связано ли все это каким-то образом с королевой Франции? Что ж, я расспрошу его. Но тут мысли мои обратились к другим предметам.
– «Катерина» и «Константин», – это ведь греческие имена? – спросила я девушку.
– Нет, русские.
– Что же они означают по-русски?
– Ничего. Разве имена могут что-то значить? Имена – это имена. Младенца приносят в церковь, и поп дает ему имя того Святого, который приходится на день крещения.
– А такие имена ты знаешь: «Андреас», «Николаос»?
– Знаю, знаю, – она чуть подалась вперед и оперлась кулачками о колени. – Только вы неверно говорите. Надо – «Андрей», «Николай».
Я вспомнила, что наставником Николаоса и Чоки был некий московит Михаил, сын Козмаса.
– И имя «Козмас» есть у русских?
– Вы знаете много русских имен. Только выговариваете все неверно. Надо – «Кузьма», – она горестно вздохнула. – Это имя моего отца.
– А «Михаил»? Лицо ее омрачилось.
– И это русское имя. Так звали моего господина. Боярин Михаил Турчанинов.
Мне не хотелось, чтобы она вновь вспоминала обо всем том страшном, что пережила с этим человеком. Я поспешила отвлечь ее.
– А почему вас, русских, называют «московитами»?
– Наверное, потому что столица нашего царства – большой город Москва. У моего господина там дом. – Она вдруг подняла руку, согнутую в локте, сложила пальцы щепотью и перекрестилась.
Я видела, как крестились Николаос и греческий священник. Было очень похоже.
– Ваша вера – греческая? – спросила я. – Потому и имена у вас греческие?
– Нет, – она посмотрела на меня своими ясными глазами. – Наша вера – русская и имена у нас – русские.
– Но ваши святые – греки?
– Нет, – она заговорила мягко и видно искренне желала просветить меня. – К нам веру принес Святой Андрей, апостол Христа. Мы – первые христиане.
Она говорила по-прежнему мягко, но уже с гордостью.
– Однако сам апостол, судя по его имени, был греком, – попыталась возразить я.
– Но ведь это русское имя. Я уже сказала вам, – ответила она с прежней мягкостью и терпением.
