Запах твоей кожи (СИ) - Светлана "cd_pong"
Почти не выходила из комнаты.
Голова кружилась, сил не было — будто тело, почувствовав обман, начало отключаться.
Мали уговаривала: — Миледи, хоть кусочек!
Эрине откусывала — и откладывала, ссылаясь на сонливость, усталость, дурноту.
Агата забила тревогу, когда госпожа упала в обморок прямо перед ужином — тем самым, к которому Мали так старалась её уговорить
Служанка подхватила её вовремя, не дав удариться о пол.
Послали за доктором в соседний городок.
Агата тем временем привела госпожу в чувство — поднесла к носу тряпочку с резким запахом нашатыря.
Доктор осмотрел девушку, снял очки, улыбнулся — тёплой, почти отеческой улыбкой — и сказал:
— Поздравляю, миледи. Вы ждёте ребёнка.
Эрине замерла.
Потом — медленно, будто боясь разбудить сон, прижала ладони к животу. В ней не было страха. Не было сомнений. Только тихая, всепоглощающая любовь — к этой крошечной горошинке, что уже билась внутри неё, не зная ни Войда, ни боли, ни тьмы. Она твёрдо решила:
— Я позабочусь о тебе. Я дам тебе всё, чего мне не хватало.
И впервые за годы забыла всё: обиды, боль, унижения. Даже мысли о Тео — о его взгляде, о его молчании — отступили. Она мечтала, как скажет Войду эту новость.
*Он так хотел ребёнка…*
*А теперь — будет наследник.*
*Может, именно это станет началом настоящей жизни?*
Эрине была на седьмом небе.
Впервые — по-настоящему счастлива.
Глава десятая.
Войд застал её в комнате на втором этаже.
Раньше эта дверь всегда была заперта — тяжёлым ключом, пылью и молчанием.
За ней стояла старомодная мебель, завешанная простынями, будто призраки прошлого. Теперь же — пустота. Светлые стены, чистый пол, окно распахнуто навстречу осеннему ветру. Эрине стояла посреди комнаты, улыбаясь. Увидев мужа, она обернулась — и улыбка её стала ещё шире. Она уже собралась броситься к нему… Но остановилась. Его брови были сдвинуты. Взгляд — ледяной.
— Войд?..
— Что ты тут забыла? — голос прозвучал, как удар хлыста.
— Я решила освободить эту комнату, — тихо сказала она, всё ещё не понимая.
— Она такая светлая… Почему мы её раньше не использовали? Она же была заперта…
— Есть причина, — отрезал он.
И в следующий миг схватил её за запястье, выволок в коридор, намотал прядь её волос на кулак и придвинул лицо вплотную к своему.
— Ты вернёшь всё на место. Закроешь дверь на ключ. И больше **никогда** не переступишь порог этой комнаты.
— Х-хорошо… — заикаясь, прошептала она.
— Прости… Я не думала, что нельзя…
— А ты никогда не думаешь! — прошипел он — и резко оттолкнул. Сильнее, чем хотел.
*Как она посмела зайти в комнату матушки?* — стучало у него в висках.
Эрине потеряла равновесие.
Время растянулось.
Сначала — рука, метнувшаяся к перилам.
Пальцы коснулись гладкого дерева — и соскользнули, как по льду.
Потом — воздух, вдруг ставший плотным, как вода. Она попыталась вдохнуть — но лёгкие забыли, как это делается.
Глаза на мгновение нашли его — Войда. Он стоял, будто застывший в камне, с распахнутыми глазами, с ртом, застывшим в беззвучном «нет».
Потом — падение. Спина коснулась первой ступени — тупой удар, будто кто-то толкнул мешок с песком. Плечо — о край. Бедро — о выступ. Голова — мелькнула мимо балясины, и на миг ей показалось, что она увидела небо сквозь окно на площадке.
В ушах — звон.
В груди — пустота.
В животе — первый рывок боли, тонкий, как нить.
И только тогда — крик.
А от осознания: *Что-то внутри рвётся.*
Она прокатилась до площадки — и осталась лежать, свернувшись калачиком, с руками, прижатыми к животу, будто пытаясь удержать то, что уже ускользает.
Войд замер. Глаза распахнулись. Он не хотел этого. Не этого. На крик прибежала Мали. Оценив — без паники, но с ужасом в глазах — бросилась за Тео, по пути крикнув Агате:
— Она упала! С лестницы!
Тео примчался через минуту. Подхватил Эрине на руки — осторожно, будто боялся, что она рассыплется. Она обвила его шею, вдохнула — и на миг забыла боль. Но тут же — рвануло внутри. Острая, жгучая, как нож.
— Где болит? — задыхаясь, спросил он.
— Тут… — прошептала она, касаясь низа живота. Он ворвался в её комнату, уложил на кровать — и замер. На его руках — кровь. Алые капли на коже, на рубахе, на простыне. Эрине посмотрела на свои пальцы, потом — на него.
И из груди вырвался крик — не боли, а отчаяния.
Тео развернулся и помчался за доктором, будто за ним гналась сама смерть.
***
Войд вошёл в комнату, как во сне.
— Убирайся! — закричала Эрине, не глядя на него.
— Прочь!
— Ненавижу!
— Кретин!
— Будь ты проклят!
— Гореть тебе, Войд!!!
Агата и Мали вытолкали его в коридор и захлопнули дверь. Мали дала госпоже горькую микстуру — ту, что Агата держала «на крайний случай». Через несколько минут дыхание Эрине выровнялось. Тело ослабло. Но глаза остались открыты — полные слёз и пустоты.
***
Тео гнал лошадь, не щадя ни себя, ни зверя. Перед глазами — только её лицо: бледное, мокрое от слёз, с той болью, что он не смог предотвратить. Он вытащил доктора из постели, впихнул в повозку и погнал обратно — быстрее, быстрее, быстрее.
Когда доктор подошёл к двери, Войд сидел на полу, прислонившись к стене, голова опущена, руки обхватывают колени.
— Помогите… — едва слышно прошептал он.
— Сделаю, что смогу, — тихо ответил доктор и вошёл.
Эрине лежала, глядя в стену. Слёзы текли молча. Мали сидела рядом, гладя её по волосам, как мать утешает ребёнка.
— Оставь нас, — сказал доктор. Мали вышла, но осталась под дверью — несмотря на хозяина, сидящего в шаге.
***
Через полчаса доктор вышел. Лицо — хмурое, усталое.
— Искупай её, — сказал он Мали и вручил пузырёк с лекарством.
— По три капли трижды в день.
Мали убежала.
Доктор повернулся к Войду. Тот поднялся, не отводя взгляда.
— Ваша жена потеряла ребёнка. Срок был небольшой
— Ей нужен покой. Месяца два — и она снова сможет зачать.
Войд побледнел.
Лицо словно стёрли.
Он медленно побрёл к себе в комнату — и только там, за закрытой дверью, понял:
*Он убил собственного ребёнка. Своими руками.*
Из груди вырвался вой — глухой, звериный, полный отчаяния.
Он начал крушить всё вокруг: стулья, зеркала, книги — будто пытался разорвать саму реальность.
Потом обессилел.
Свернулся на голом полу.
И, тихо поскуливая, уснул.
Наутро он ускакал — не попрощавшись, не взглянув в её окно.
Эрине не спала всю ночь. Слёзы текли бесконечно, впитываясь в подушку. Боль физическая почти не чувствовалась — лекарство доктора сделало своё дело. Но душевная боль — та разъедала изнутри. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только пустоту. Глубокую, холодную, бездонную. Как будто из неё вынули не ребёнка — а всё, что делало её живой. Она не хотела есть. Не хотела пить. Не хотела дышать. Она хотела исчезнуть. Стать ничем. Раствориться в тишине. Потому что теперь — ничего больше не осталось
***
Войд
Дорога под копытами была знакомой: та самая, по которой возил мать к родникам, когда она уже не могла ходить сама. Она тогда всё просила остановиться у старого дуба — «послушать, как шуршат листья». Он не понимал тогда, зачем слушать листья. Теперь — понимал. Но дуба уже нет. Срубили ещё до её смерти.
