Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений
Волна исследований в 1550-1700 годы, названная научной революцией, стала еще одной вехой. Она доказала, что наблюдение и разум можно использовать для раскрытия многих загадок природного мира — так, Уильям Гарвей создал модель кровообращения. Урок состоял в том,что благодаря исследованию и размышлению можно выяснить, как работает какая-то вещь и как можно заставить нечто работать.
Просвещение XVIII столетия — еще один шаг вперед. Глядя на богатство, накопленное торговцами и спекулянтами коммерческой экономики, философы и политэкономы стали видеть в усилии предпринимательства определенное достоинство и социальную ценность. Во Франции фигура предпринимателя пользовалась всеобщим уважением. Николя де Кондорсе ставил производительность предпринимателей выше охотников за рентой, стремящихся к политическим милостям. Жан-Батист Сэй превозносит предпринимателей за постоянное переизобретение экономики, проистекающее из стремления к большей производительности. Вольтер, особенно в своей работе 1759 года «Кандид», прославил жизнь, основанную на индивидуальной инициативе и экономической независимости, а не на соблюдении условностей и согласии с другими,— IIfaut cultiver notre jardin. В Америке Джефферсон также отстаивал экономику со многими участниками, «стремящимися к счастью» на небольших предприятиях, погруженных в низовую предпринимательскую деятельность. Все эти идеи привели к выводу, что подобные индивидуальные предприятия, когда их много, способны изменить мир. Этот «прогресс» означал не то, что мир станет совершенным, и не то, что не будет ошибок, но лишь то, что общества смогут устранить некоторые из собственных несовершенств и развить некоторые из своих способностей. В этом отношении гуманизм и его виталистическая разновидность стали частью основных западных убеждений.
Просвещение также принесло с собой первый проблеск понимания работы креативности. Юм, первый современный философ, понял, что воображение является ключевым элементом в развитии всех видов знания. В своей работе 1748 года «Исследование о человеческом разумении» он объясняет, что новое знание не рождается непосредственно из наблюдений за миром и из уже имеющихся идей. Наше знание не может быть абсолютно закрытой системой, поэтому в нем есть место и для оригинальности. Новое знание начинается с воображения, позволяющего16 76 представить, как могли бы работать еще не изученные части той или иной системы. (Толчком для такого воображения могут быть новые данные, однако это не обязательно.) Потом Хайек укажет на то, что без достаточного знакомства с соответствующими наблюдениями и идеями ничего вообразить невозможно.
Просвещение дало нам еще одну важную мысль. Немногие вообще говорили о ней, но никто не выразил ее точнее (или короче), чем Томас Джефферсон. Своей бессмертной фразой «жизнь, свобода и стремление к счастью» он вложил в умы своих современников-американцев два тезиса. Первый сводится к представлению о том, что у каждого человека есть моральное право стремиться к самореализации. Тогда об этом мало кто говорил. Эта идея противоречила традиции предшествующей эпохи, утверждавшей, что жизнь следует посвятить другим — семье, церкви или стране. (Конечно, есть определенное удовольствие в самоотдаче, однако Джефферсон, несомненно, говорит о странствии, составляющем становление человека. Он считал, что Америка «богата всем тем, что необходимо для жизни и что делает ее удобной», а потому он, вероятно, имел в виду «стремление» более высокого порядка.) Другое представление, получившее в дальнейшем развитие у Серена Кьеркегора и Фридриха Ницше, заключается в экзистенциальной идее: подлинная жизнь может быть обретена только благодаря собственным свершениям человека. Мы можем найти или не найти «счастье», но мы должны к нему стремиться. Два этих тезиса суммируют все то, что мы обычно называем «модернизмом». Они противоположны идеям традиционализма, которые подчиняли индивида группе.
Никто сегодня не сомневается в том, что эти революционные идеи изменили само содержание жизни. В Европе фаустовская перспектива фундаментального развития знания стала вдохновлять и одновременно тревожить отдельные общества, испытавшие влияние Просвещения. Деловые люди, в том числе в сфере сельского хозяйства, смогли найти в самих себе творческие силы, а их политические представители получили возможность отстаивать такую экономику, которая поддерживала бы творческий подход и изобретательность в бизнесе. Витализм стал искрой современных экономик, эликсиром их динамизма. В XIX веке в участниках современной экономики обнаружилось удивительное доверие к способности открывать новое, которую они постоянно проверяли на практике, и к обещанным ею наградам. Впервые в человеческой истории развернулась бурная гонка за новые методы, новые товары и проистекавшее из них увеличение прибыли. В Британии все больше людей участвовали в новых, в основном городских, предприятиях, где люди обсуждали, как они смогут «подняться». В Америке они тоже добивались успеха. Когда Токвиль путешествовал в 1831-1832 годах по Америке, он обратил внимание на самоуверенность и решимость. «Американский фронтир», западная граница поселений на дальнем Западе, стала символом фронтира методов и товаров бизнеса.
Однако Токвиль сомневался в том, что в Америку пришел новый витализм, или в том, что он, если и пришел, чем-то отличается от витализма во Франции:
Из мыслей, занимающих меня, особенно выделяются две. Первая — о том, что это население является одним из счастливейших в мире, а вторая — что неимоверным благополучием оно обязано не своим особенным добродетелям и еще в меньшей степени форме правления, которая по своей природе превосходила бы все остальные, а своим редким условиям <...> Каждый трудится, и недра пока еще столь богаты, что всякий работающий может быстро приобрести все нужное для довольства <...> Неугомонность, видимо, порождает преуспевание. Богатство — вот что всех манит <...> Если только я не слишком сильно заблуждаюсь, люди на этом берегу Атлантики не отличаются от людей на другом берегу и не лучше их. Они просто находятся в иных условиях77.
Сегодня, почти два века спустя, позиция Токвиля представляется диаметрально противоположной истине. Связывать оживление и напор американской экономики с «редкими условиями», то есть в основном с возможностью возделывать целину, имело смысл лишь в первой половине XIX века. Целина в Америке практически закончилась к концу столетия, однако стремление экспериментировать, исследовать и создавать не иссякало на протяжении почти всего XX века. Если положение американцев как «счастливейшего» из народов зависело от райских условий, они утратили бы его к 1920-м годам, когда Америка стала городской страной.
